Стрела вонзилась в тлеющую сосновую плаху – ими была вымощена земля внутри детинца – у ног того, кому она и предназначалась. «В полдень выманите их под стены – ударим разом», – говорилось в записке, доставленной стрелой Рюрику.
– Кто написал ее? – спросил меня князь, когда мы остались наедине.
– Рука Олега.
– Ты веришь ему?
– Яд можно было спрятать в гуслях! – вдруг догадался я.
– Можно, – подтвердил он.
– Рюрик, вспомни, – от озарившей меня истины я даже покрылся испариной, – приказ одеться ты отдавал нам молча?
– Да.
– А ведь гусляр первый ухватился за свою одежду и напялил ее на себя быстрее меня. Он не слепой, Рюрик! Он всыпал яд в чашу твоему брату!
– Может быть.
– Теперь ты веришь Олегу?
– У меня осталось не больше десятка ратников – выйти с ними за стены – самоубийство.
– Ты все-таки не доверяешь ему!
– Я оскорбил Олега подозрением, я готов был немедленно без суда расправиться с ним. Он должен возненавидеть меня или, по крайней мере, злорадствовать над моим падением, а не оказывать мне помощь.
– Что ж, он не такой как ты!
– Поверить Олегу в такой ситуации – все равно, что принародно признать свои ошибки. А народ и так считает меня недостойным правителем.
– Помощь, принятая от изгнанника, не милость от бога – ее не купишь жертвами и покаянием.
– Ты изрекаешь не только мудрые, но и страшные истины.
– Свенельд облек бы их в более понятные и доступные для тебя слова, ухитрившись и кашей накормить и ложку не запачкать, но был бы на моей стороне.
– Вы совершенно разные люди, но иногда мне представляется, что ты славянский Свенельд, а он – варяжский Щепа.
– Свенельд есть Свенельд, и мне до него, как Вадиму до княжеского стола. – Упоминание о Вадиме омрачило и без того почерневшее чело Рюрика, и мне пришлось поторопить его с принятием решения. – Скоро полдень, князь.
– Хорошо, я поверю Олегу – готовься к битве, Щепа!
И жалкой кучкой мы вышли за неподдавшиеся тарану ворота, и до подхода неприятеля без содрогания помогли умереть корчившимся под стенами раненым и покалеченным, и отыскать изуродованное тело круглолицей жены Рюрика, и отнести его внутрь замка к телам Фрола, Симы и других погибших при штурме защитников детинца, и выстроиться ломким клином, сначала услышав, а потом и узрев приближение толпы.
Но не успела она раздавить нас своей сокрушающей массой, как с трех сторон, словно изголодавшиеся рты на податливый каравай хлеба, на нее набросились отряды кривичей с одноухим Степаном во главе, варяги, под руководством Горыса, держащего увесистый топор в левой руке, словене Олега, который то и дело опускался на колено и осыпал стрелами все-таки добравшегося до острия нашего клина растерянного врага. И толпа таяла на глазах, изжеванная и пожираемая собравшимися с силами сторонниками Рюрика, а сам он, орудуя двумя мечами, как разъяренный вепрь, вгрызался в ее охвостье, совсем недавно бывшее озверелой пастью, и мне, шедшему за ним следом оставалось лишь отталкивать от себя иссеченных бунтовщиков, чтобы они, обмякнув, не придавили меня испускающими последний дух телами.