— Тихо!
Нет, не он: грузовик.
«Мортье, голубчик, если ты выберешься, я... я расцелую тебя!»
— Берни! К телефону.
— Алло!.. Что за идиот ползает у нас по крышам в Доназелле?
— Этот идиот должен с минуты на минуту разбиться. Оставьте его в покое!.. Орите лучше на туман!
— Да, но...
— Какого черта! Возьмите лестницу и снимите его оттуда!
Берни бросает трубку. Мортье, должно быть, совсем потерял голову. Туман расступается перед Берни, смыкаясь вокруг мягким куполом: в десяти шагах нельзя различить друг друга.
— Скажите санитарам, пусть приготовят машину. Если их не будет здесь через пять минут, вкачу всем по пятнадцать суток губы...
— Вот он!
Все вскочили. Он пробивается к ним, невидимый и слепой. К группе подходит полковник: «Черт их побери совсем, этих сопляков!» Берни, стиснув зубы, безостановочно шепчет:
— Выключай мотор, слышишь, выключай немедленно, выключай же... сейчас воткнешься.
Он увидел препятствие, наверное, лишь метров за десять, не больше, никто так ничего и не узнал.
Бегут к упавшему самолету. Вокруг уже плотно стоят солдаты, привлеченные неожиданным происшествием, курсанты, офицеры, вдруг преисполнившиеся служебным рвением. Здесь же дежурный офицер. Он подошел позже всех, рассказывает в деталях, как все произошло. Полковник склоняется над упавшей машиной: ему досталась неблагодарная роль убитого горем отца.
Летчика вытаскивают из-под обломков, у него зеленое лицо, чудовищно заплывший глаз, выбиты зубы. Его кладут на траву и становятся вокруг.
— Может, все-таки... — говорит полковник.
— Может, все-таки... — говорит один из лейтенантов, и тогда кто-то из курсантов расстегивает у летчика воротник — тот не шевелится. Это успокаивает начальство.
— Скорая помощь? Скорая помощь?.. — переспрашивает полковник. Ему отвечают: «Сейчас будет», — хотя никто в этом не уверен. Потом кто-то громко говорит:
«Да, кстати...» — и быстро уходит, сам не зная куда.
Все происходящее раздражает Берни. — Давайте, ребята, расходитесь...
И по двое, по трое они уходят в туман через огороды и фруктовые сады, куда минуту назад самым будничным образом упал прозаический самолет.
И Пишон понимает тогда кое-что: можно умереть, и это не вызовет большого шума. Он почти горд от такой близости к смерти. Он вновь переживает свой первый полет с Берни, разочарование при виде плоского мирного пейзажа внизу; он не почувствовал там присутствия смерти. А она была там, обыденная, ничуть не торжественная, притаившаяся за улыбкой Берни, за вялыми движениями механика, позади солнца и неба, которые он видел совсем близко. Он ловит руку Берни: