«Доски» вызывают ныне большой интерес. Но, к сожалению, это их и губит. Помнится, Ирина Генриховна сетовала, что дело с музеем движется очень медленно. «Ведь растащат «доски»,— первое, о чем тревожилась она.— Приезжают художники из Москвы, из Ленинграда, выламывают и увозят...»
В каждой деревне ребята из нашей экспедиции тщательно осматривают избы, отмечая и исследуя сохранившуюся живопись.
Как-то долго ходили мы по деревне Большое Причалино. От некогда громадной деревни осталось девять дворов, пятнадцать человек... С угора, на котором стояли избы, был хорошо виден широкий Юг. Вот, видимо, откуда пошло название деревни — здесь причаливали лодки, баркасы. Анна Григорьевна Злобина проводила нас в опустевшую избу, в которой, по ее словам, сохранились «баские картинки». К сожалению, в избе было все переделано на новый лад, а расписные доски стояли в сенях. Мы открыли дверь на улицу, и поток солнца хлынул в дом, высветив пышные букеты цветов. Роспись была традиционной, но где-то в углу Володя усмотрел три буквы — М. С. З.
— Мастер? Злобин? Был такой, как звали? Не вспомните ли, Анна Григорьевна?
— Да у нас тут все Злобины...— был короткий ответ.
А в деревне Цыбино, давно покинутой людьми, вынесли мы на свет, чтобы сфотографировать, дверцу шкафчика. Странная птица была нарисована на ней — не то снегирь, не то синица. Но не сходство было важно художнику: он, видно, хотел показать, что птица вот-вот запоет. Мы прислонили доску к полуразвалившемуся срубу без крыши, уже и березка поднялась между стенами, и замолчали. «Памятник вятской деревне»,— только и вымолвил Сергей, наш историк.
Деревня Зубцово, куда привел нас Любимов, стояла на краю леса. Крепкие дома-двойни глядели окнами на главную улицу. Возле изб притулились амбары. Казалось, деревня просто притихла в этот жаркий полдень и сейчас распахнутся окна, откроются двери...
Володя остановился возле одной из изб. Скрипнула дверь. Мы вошли — и сразу увидели расписанный привычными цветами голбец, а над ними парящую... летучую мышь.
— Вот за эту необычность сюжета я и хочу взять в музей весь короб,— сказал Володя.
Пока мы рассматривали «картинки», Петя залез на чердак, и оттуда время от времени доносился его восторженный крик:
— Светец! Черпак! А это что? Идите сюда!
В центре чердака стояло какое-то деревянное сооружение.
— Да это сновальня! — определил Володя, осмотрев его.— Станок для намотки нитей основы. Редко теперь такой увидишь.
Много предметов крестьянского быта, уже ушедшего, встречалось нам в избах и на чердаках: деревянные весы, чаши и вилы, полосы лыка, лапти, туеса, плетеные морды и короба, кадки, прялки. И каждая вещь была сработана добротно, умно и красиво. Опыт многих поколений, знающих дерево и умеющих работать с ним, чувствовался даже в такой, казалось бы, мелочи, как калач — пряжке для стягивания воза сена. Эллипсовидная, с фамильным знаком, отполированная руками многих людей, она говорила о жизни трудовой, устойчивой, долгой...