Когда мы возвращались домой по вечерней набережной, я заметил:
— Для вашего «Арго» на берегу Риони построили павильон. И теперь его показывают туристам. И все-таки немного обидно, что этот корабль обречен на вечный прикол.
— Еще бы! — отозвался мастер.— Поэтому хочу построить другое «древнее» судно. Не для музея — для научных экспедиций.
— Знаю, Григорий Данилович, о морских плаваниях на старинных судах мечтают многие — и ученые, и спортсмены. А такими судами могли бы быть и древнегреческие галеры, и русские струги, и запорожские чайки.
— Не опоздали бы с заказом,— грустно сказал мой собеседник,— пока силы не занимать,— на мое плечо легла его тяжелая рука,— но мне уже шестьдесят пять...
Чхвиши — Батуми Грузинская ССР
Михаил Ефимов
Песню о Сагайдачном я услышал во Львове. Там проходил семинар по социологии культуры, и в один из свободных вечеров мы всем семинаром отправились в гости. Львовский коллега обещал «этнографически достоверные» вареники и драники.
Гостевание разворачивалось обычным чередом. Все друг друга знали. Давно и лично. И по книгам, и по совместным исследованиям. Привычно колкая игра ума набирала остроту по экспоненте. Но хозяева вдруг запели:
Несе Галя воду, коромысло гнеця,
А за нею Йванко, як барвинок вьеця...
Пели, отчетливо проговаривая каждое слово, вдумчиво пропевая каждую ноту. Как если бы и сами хотели пережить заново и нам предлагали прочувствовать во всей полноте достоверность мелодии, стиха, любовной коллизии, столь житейски нехитрой и такой по-фольклорному неизбывной.
Какой-то философский смысл почудился вдруг и в деталях обстановки, которые еще час назад вызывали притаенную улыбку: боевой гуцульский «топорець» и «люлька», трубка в серебряной насечке на ковре над диваном... Народная традиция, которая, похоже, была в этом доме такой же реальностью, как телевизор или библиотека, придавала песне изначальный смысл совместного переживания людьми красоты и трагичности человеческого бытия... Каждый из нас знал, как объясняет этот фокус в «Поэтике древнерусской литературы» академик Лихачев: «Певец поет о себе, слушатель слушает о себе же. Исполнитель и слушатель (слушатель как бы внутренне подпевает исполнителю и с этой точки зрения является до известной степени также ее исполнителем) стремится отождествить себя с лирическим героем народной песни. Народная песня идет навстречу этому». Однако одно дело знать, другое — неожиданно быть ввергнутым в стихию народной песни. Было удивительно видеть, какими тихими-тихими, напряженно внимательными стали мои скептичные коллеги. И самому странно делалось и отрадно. И песня волновала, как прикосновение любящей руки.