В трубке послышался глубокий вдох безмерно уставшей женщины, которой нужны огромные силы, чтобы жить, надеяться, ждать...
— Я давно хотел спросить, Стефани,— прервал я тяжелую паузу.— Когда Леонард начал рисовать?
— Очень давно. Пожалуй, намного раньше, чем мы познакомились. С юных лет. Но тогда это не было осознанным творчеством. Так, развлечение. Он рисовал карандашом, авторучкой. Рисовал где придется. Дарил рисунки друзьям, рвал, забывал о них: не считал себя художником. Все время отдавал работе в Движении американских индейцев.
По-серьезному он взялся за кисть, пожалуй, уже в тюрьме.
— А как относятся к этому тюремные власти?
— Терпят. Раньше, когда Леонард сидел в тюрьме Мэрион, в штате Иллинойс, ни о каком рисовании не могло быть и речи. Это тюрьма строгого режима. Но Леонард стал известен не только индейцам, и мы добились его перевода в Ливенуорт. Там условия получше.
— А сам Леонард — он как отзывается о своем творчестве?
— Он больше рисует, чем говорит. Рисование для него теперь — самое сильное средство самовыражения, средство общения с людьми. Его последнее оружие, если хочешь.
— Как же теперь? Если глаза...
Я не договорил, сам ужаснувшись зловещему смыслу вопроса. На том конце провода воцарилась тишина. Я почувствовал, что попал в самую болевую точку...
— Ты хочешь сказать, если глаза перестанут видеть,— послышался наконец мягкий голос Стефани.— Да, это нам всем не дает сейчас покоя. Если он перестанет видеть... Не станет художника, еще одного индейского художника.
Но давай надеяться. Без надежды еще хуже. Нам без нее нельзя.
Это было в конце января 1987 года. Зазвонил телефон, и в трубке раздался тонкий голос телефонистки:
— С вами хочет говорить мистер Леонард. Вы согласны оплатить разговор?
— Леонард? — переспросил я.— Какой Леонард?
— Леонард Пелтиер,— послышался издалека хрипловатый мужской голос.
Да, это был он. Ему удалось добиться разрешения у тюремного начальства на этот звонок.
— Вы желаете говорить с мистером Пелтиером? — переспросила телефонистка.
— Конечно же! Соедините! — воскликнул я.
— Послушай,— вновь возник голос Пелтиера,— у меня очень мало времени. Я тут кое-что написал и передал ребятам из комитета. Я хочу, чтобы о написанном узнали и советские люди. Я так признателен им за мужественную борьбу в мою поддержку. Знайте — я не сдамся. Ни при каких обстоятельствах.
Трубка жалобно запищала.
Через несколько дней почтальон принес еще один картонный рулон. Из него выскользнул листок бумаги.