Я вошел в галерею, и в нос мгновенно ударил запах эмульсионной краски. Когда я был на улице Кенкампуа в последний раз, галерея еще не открылась. На белоснежных стенах висели фотографии. На некоторых знаменитые «визитные карточки» Парижа накладывались друг на друга. Я заметил Триумфальную арку, оседлавшую канал Сен-Мартин, стеклянную пирамиду Лувра в центре площади Согласия. Едва я шагнул к фотографиям, чтобы получше их разглядеть, из подсобки в дальнем конце галереи появился молодой человек в белой футболке, с трехдневной щетиной и торчащими во все стороны пиками волос. Он сел за столик со стеклянным верхом и взялся за мышку, подсоединенную к ноутбуку. Спрашивать меня, хочу ли я что-нибудь купить, он не стал. А я ценами не поинтересовался: и так было ясно, что они зашкаливают.
Рядом я обнаружил еще одну галерею, совсем с другим дизайном, тускло освещенную. Мое отражение в толстом стекле мешало разглядеть, что же там внутри. Я прикрыл глаза ладонями, чтобы не мешал дневной свет, и, вглядываясь между портьер, обрамляющих витрину, увидел пару мраморных бюстов и несколько итальянских зеркал, но большую часть галереи занимали картины, написанные маслом, и акварели. Все они, без единого исключения, были ужасны. Самая отвратительная стояла у окна, и я с первого взгляда понял, что должен ее купить. Почему? Да потому что галерея предлагала ту самую картину, украсть которую нанял меня Пьер.
Невероятно, правда? А может, очень даже логично. Как я понимал, Бруно украл картину, чтобы продать и быстренько вернуть с прибылью потраченные пятьсот евро. Галерея была расположена в непосредственной близости от места его работы, то есть очень даже удобно. И, судя по всему, здесь не спрашивали, откуда взялось то или иное произведение искусства. Впрочем, эта картина могла и не вызвать вопросов.
Я вошел в галерею и сразу направился к картине, чтобы получше ее рассмотреть. Как я давно уже понял, художник на гения не тянул. Картину следовало чуть подновить, но главная проблема заключалась в качестве работы. Композиция оставляла желать лучшего даже для начала двадцатого столетия, мазки демонстрировали тревожащий недостаток мастерства. Цветочница на переднем плане получилась косоглазой, одна ее рука — непропорционально большой. С женщиной с зонтиком дело обстояло еще хуже. Несмотря на вроде бы хорошую погоду, зонтик, подхваченный мощным порывом ветра, выкручивал руку дамы.
Если на то пошло, наибольший интерес в картине представляла рама. Массивная, с множеством завитушек, золоченая. Такие висят в музеях, обрамляя драматические морские сражения или мужественного молодого монарха на породистом жеребце, и, должен признать, мне даже стало стыдно, что внутри находится такая безвкусица.