— Борьке дорогу показываю, — отвечает он. — А то чего он все в чемодане, да в чемодане…
— Вы смотрите! А то попадетесь каким-нибудь проверяльщикам!
— Да мы уже сами собирались обратно. Ты иди пока, Натусь, иди. Мы скоро.
Я снова в чемодане, но даже не успеваю этого понять — проваливаюсь в забытье.
Свет. Очень много света. И прелое сено. Мне не тесно.
Я протираю глаза, скашиваю их в строну от бьющего в глаза света и вижу небо — светлое, голубое, высокое. На мне что-то лежит. Вроде шубы какой-то.
— Ну вот, Бориска проснулся, — кричит Натка. — Нужно его покормить скорее!
Я рывком сажусь. Кругом поля — те самые, широкие до неба. И никакого леса, так — редкие рощицы. Мы едем на телеге по желтой сухой дороге, вокруг сухо и пыльно — так, что хочется чихнуть. Я ищу платок, подаренный мне братом, но не нахожу его. Взглядом натыкаюсь на сутулую спину в холщевой рубахе — это наш возница. Сбоку, свесив ноги вниз, сидит Алексей. Он без фуражки и легкий ветерок теребит его темные кудри.
— Здоров ты спать, братец, — говорит он, а в темных глазах что-то блестит.
Натка настойчиво тянет меня за рукав и пытается всунуть в руку сухарь.
— Отстань, Натка! Мы в Пензе уже? — я закашливаюсь.
Алексей протягивает мне желтого сахарного петуха и треплет меня за волосы:
— Уехали мы из Пензы уже. Пока ты спал, и уехали. К вечеру дома будем. — Он усмехается: — Вот мы тебя и украли из ссылки, брат.
Наташка хохочет и повторяет за ним:
— Украли Бориску, украли!
— Тихо, дура, — одергивает ее незнакомый мужик с вожжами. — Щас ЧеКа наорешь!
— Дядь Слав, пусть покричит, откуда здесь ЧеКа? — Алексей трогает мой лоб. — Горячий еще. Нехорошо это. Вот, выпей-ка молока с медом.
Я уже очень давно не пил молока. Мама говорила, что пил, когда был маленький, но я не помнил. Я не помнил, что такое молоко — только по Санькиным и Наташкиным рассказам знал, что берут его у коров и коз. Сестры говорили мне, что молоко — это очень вкусно, но я даже представить не мог — насколько! Сладкое-сладкое!
— А где чемодан? — я оглядываюсь кругом, но «свою персональную каюту» не вижу.
— Так привык, что теперь решил в нем жить? — Смеется Алексей. — Продал я его, Борька. Как из поезда выгрузились — здесь же и продал, купил Натке туфли на развале, да тебе молока с медом. Да ты не реви, вырастешь — купишь себе десяток таких чемоданов! И мамке и мне подаришь по паре. Скоро к Кольке приедем, напоим тебя малиной, медом. Там, глядишь, и Петька заявится. Видела бы нас сейчас мама!
Я вспоминаю про маму и Саньку, и мне становится очень грустно.
Они обе вернулись через год, по какой-то амнистии. Мама рассказала, что в тот день они так и не рискнули плыть. И еще она сказала, что Мишка с Егоркой очень жалели, что я утонул. Убивались и ревели. А Сема утонул на самом деле. И мне было их всех очень жалко.