А еще через три года мама умерла от тифа. Отца я больше не видел никогда — он нашел свою могилу еще через два года — в тридцать шестом, где-то в казахских степях, на строительстве железной дороги, где-то там и примерно в то же время, где, как позже я узнал, Остап Бендер встретился с Александром Корейко.
Алексея я тоже больше не видел. Он довез меня до Николая и уехал в тот же вечер в свой полк. Остались невыполненными его обещания научить меня обращению с лошадьми, но я никогда бы не поставил ему этого в вину. Ходили слухи, что он служил и даже дослужился до высоких чинов. В сорок третьем на него пришла похоронка. Но и после нее почему-то еще очень долго Натке приходило его денежное довольствие, и даже разок выросло в размере. Мы, по общему никем не озвученному согласию, считали, что Алексей работает в разведке. Не знаю, отчего сложилось у нас такое мнение.
Сашка вышла замуж. Муж ее стал ответственным партработником, и вскоре увез молодую жену к себе, в город. И в следующий раз мы встретились только когда она уже готовилась стать бабкой.
Брат Сергей, тот самый, который уехал с отцом за день до того, как нас приехали раскулачивать, пошел вслед за Алексеем в военные. Прошел через всю войну, позже дослужился до полковника. Мы не были с ним дружны в детстве — с ним, единственным из братьев, я дрался до кровавых соплей по поводу и без повода. Пока мама была жива. Не стали мы дружны и в зрелости: у него была своя жизнь, полковничья, а у меня и Натки своя — простая.
Брат Николай — самый старший, у которого мы с Наткой жили, пока не вернулась мама, прошел через Войну, вернулся, жил, растил детей. Умер от рака.
Петр с войны не вернулся.
После смерти мамы нам с Наткой пришлось уехать в Среднюю Азию к дальним родственникам. Сначала в Ташкент, потом в Фергану.
Натка считалась очень хорошей швеей и долго, пока я учился, содержала нас обоих. Спину ей, разумеется, никто выпрямить не смог. Она так и осталась маленькой, ласковой Наткой, так любящей когда ее жалеют и еще больше любящей жалеть себя саму.
Там, в Узбекистане, я закончил шесть классов и пошел работать. Проработал неделю и началась Война.
Я не был добровольцем, но и не бегал от нее — по первому призыву оказался в армии и, вопреки очевидному, отправился не на Запад, а на Восток, на самый, что ни на есть Дальний — к генералу Апанасенко, который формировал новые и новые дивизии и отправлял их сначала к Киеву, а потом и в Подмосковье.
Но ни в одну из этих первых дальневосточных дивизий я не попал до сорок третьего года, надолго застряв на сержантских артиллерийских курсах. Сначала учился сам, потом оставили учить других. В сорок третьем и для меня началась настоящая война.