Я не люблю войну. Еще больше не люблю о ней вспоминать. Хорошего мало.
Нас приехало на фронт тридцать человек. Май сорок пятого встретили в Прибалтике вдесятером. Двенадцать человек похоронили по дороге — лучших друзей и злейших недругов, восьмерых отправили лечить раны и учиться жить без рук и ног. Меня и самого дважды зацепило. Однажды пустяково — осколком срезало самый кончик носа, а второй раз — в сорок четвертом — серьезнее, в ногу. Но через месяц я снова вернулся в часть и таскал свой миномет по полям и оврагам еще почти год. Единственная настоящая боевая награда сорок третьего, которой удостоила меня Родина — медаль «За отвагу», нашла меня только в восемьдесят четвертом. Но я не в обиде — нас на фронте было слишком много, на всех никаких медалей не хватит.
Позже были еще награды — две штуки такие же — «За Отвагу», Орден «Отечественной войны» II-й степени, но это было уже не то, слишком многим их раздавали тогда горстями. Не за просто так, конечно, но воевать стало легче и возможностей отличиться — больше. Первая же простенькая медаль — самая ценная.
А потом наступила мирная жизнь, я, повышенный в звании до старшины, вернулся в Фергану, поступил на работу на маслозавод, где из хлопка давили хлопковое масло для кулинарных и технических нужд, но из-за глупости и молодости нахулиганил — мелкая драка и легкая поножовщина, попал под облаву и вынужденно бежал в Киргизию. Без документов, денег и вещей. В рубахе, холщевых штанах и старых ботинках. Видимо, судьба такая — бежать отовсюду.
Бедная Натка тогда, должно быть, страшно переживала мое исчезновение, но объявиться я не мог — пошел бы по этапу как пить дать!
Практически пешком добрел до красивого маленького городка Чолпон-Ата на берегу незамерзающего киргизского озера. Места необжитые, ни телефонов, ни газет — здесь и решил остаться на время, переждать. В окрестностях озера Иссык-Куль прибился к геологоразведочной партии. Нужен был автоэлектрик, а я за годы службы прилично намучился с отечественными и американскими машинами — соображал немного. Взяли без документов. А вскорости нарисовали мне справку, что документы утеряны. По ней я и жил сколько-то лет.
Когда были не в поле, жили в землянке. Вчетвером — почти ровесники. Колян Гудков, я и еще двое, все время разные, они почему-то долго не задерживались. Гудков был из местных. Из села Сазановка.
На нынешних картах такого села нет — теперь оно называется Ананьево. В честь одного из двадцати восьми героев-панфиловцев. Сейчас пишут, что и не было никаких героев, но мне, видевшему войну своими глазами, совершенно точно известно, что панфиловцев этих было не двадцать восемь, а многие миллионы — молодых парней и девчонок, умудренных жизнью мужиков и разбитных баб, положивших свои жизни ради того, чтобы мы могли построить что-то новое, хорошее и справедливое. А впрочем, бог знает, за что они отдали свои жизни. Но хочется думать, что не за просто так упал в мой недорытый окоп мой второй номер, похожий на Егорку — дружка из сибирского коровника, такой же лопоухий и любопытный, выхвативший грудью из воздуха мою пулю. И мой окоп стал тогда его могилой. А я выкопал себе новый.