Впрочем, такой поворот мог привести к тематическим, но не стилевым открытиям. Сергей как мастер прозы сложился настолько основательно и прочно, что он вряд ли бы изменил свою благородно сдержанную манеру.
Довлатов ведь никогда не хотел изменить русскую литературу, он хотел оставить в ней след. Он не революционер, а хранитель. Ему казалось главным — вписаться в нашу классику. Что он и сделал.
За последние 20 лет в русской литературе перепробовали всё на свете: соцарт, постмодернизм, передергивания, комикование, стеб. И чем больше экспериментов, тем быстрее устает читатель. На этом фоне здоровая словесность Довлатова импонирует самой широкой аудитории. Это — нормальный писатель для нормальных читателей.
Но сегодня я хочу рассказать не о Довлатове-писателе, а о Довлатове-коллеге, с которым мне посчастливилось работать в газете «Новый американец» и на «Радио Свобода».
Я всегда верил в коммунизм больше власти, которая его исповедовала. Не разделяя догматы собственной религии, она забыла мистерию труда и свирепо наказывала всех, кто хотел хорошо работать.
Например — Довлатова. Родина мешала ему заниматься тем, что было полезно обоим. Собственно, только поэтому все мы и перебрались через океан. Нашей американской мечтой был, однако, не дом с лужайкой, а по-прежнему субботник — «свободный труд свободно собравшихся людей». Более того, нам удалось добиться своего. Мы построили коммунизм в одной отдельно взятой газете, которая продержалась дольше Парижской коммуны и сделала нас всех на год счастливыми.
Как и в другом — большом — мире, капитализм, конечно, одержал победу над коммунизмом, но не раньше, чем у нас кончились деньги. За год «Новый американец» заработал 240 тысяч долларов, а потратил 250. И никто так и не придумал, как эти нехитрые цифры поменять местами.
Теперь, четверть века спустя, историки третьей волны считают цыплят по осени и потрошат подшивку «Нового американца», чтобы найти ему объяснение. По-моему — напрасно. Газета, как радуга, не оставляет следов. Она — вся процесс, а не результат, сплошная сердечная суета, воспоминание, не требующее документа. Так было, вот и слава богу.
Главное, что Сергею там нравилось. В «Новом американце» Довлатов больше всего любил его материальную часть. Остальное Сергея волновало меньше. Он скучнел, когда слышал выражения «общее направление» или тем более «долг перед читателем». Жанры его занимали уже больше. Сергея, скажем, бесило, что любой напечатанный опус у журналистов назывался одинаково — «статья».