Лучшее, что можно сказать об американских выборах, сводится к тому, что никто не знает, чем они кончатся. Неопределенность защищает нас от фанатиков-фаталистов и параноиков-конспирологов.
Это и есть свобода — не только политическая, но и религиозная: свобода выбора, которую ты никому не можешь спихнуть или доверить.
Демократия — задачник без ответов, что делает ее истеричной и дорогостоящей. Шесть миллиардов долларов, потраченные на выборы, никому не дали преимущества. Даже сегодня у истории по-прежнему открытый конец. И в следующий вторник я отправлюсь к урне (на самом деле — к избирательной машине), чтобы вмешаться в будущее страны, не зная, каким оно будет. Что я знаю наверняка, так это за кого проголосуют мои соотечественники: за Митта Ромни.
Почему? Ответ на этот вопрос важен уже потому, что «эмиграция, как говорила Марья Васильевна Розанова, капля крови, взятая на анализ». Раз так, то наш опыт участия в настоящих выборах поможет понять, какими они могли бы быть в России, если бы они там были.
Подавляющее большинство выходцев из России (думаю, что процентов 90, хотя этническая статистика не ведется) голосует даже не столько за республиканцев, сколько против Обамы. Легче всего это объяснить примитивным расизмом, но делать этого не хочется: стыдно. Об этом писал еще Фолкнер, говоря о батраках старого Юга: «Пусть я нищ, гол и пьян, пусть нет работы, жена ушла, дети не признают, соседи не пускают, власти смотрят косо и надеяться больше не на что, зато я белый, а не негр, и это преимущество никто не отберет», — объяснял великий южанин худших из своих земляков.
Не то что таких нет среди наших. Есть. Они считают президента мусульманином, не верят, что он родился в США, называют его «Абамой», верят, что он делит казенные деньги среди черных братьев, которых они ненавидят, боятся и зовут «шахтерами».
Спорить с ними — как с Жириновским: противно и не о чем.
Но есть другие русские американцы — интеллигентные, успешные, образованные и убежденные, каким был мой отец. Для них республиканцы были партией сильных, смысл существования которой заключался прежде всего в отпоре СССР.
Я видел, как происходит трансформация демократов в республиканцев в газете «Новое русское слово», главным редактором которой был тогда Андрей Седых. Как все либеральные евреи Нью-Йорка, Яков Моисеевич полвека голосовал за Демократическую партию, боровшуюся против дискриминации. Но когда я в тот день зашел в кабинет главного, у жовиального старика тряслись губы. Он смотрел на снимок, где Картер (его даже соперники считали глубоко порядочным человеком) слился в поцелуе с Брежневым, которого старые эмигранты считали монстром, как, впрочем, всех советских вождей. Овладев собой настолько, чтобы набрать номер, Седых при мне позвонил в штаб-квартиру Демократической партии и объявил, что сам из нее выходит и читателей уведет. С тех пор единственная в те времена газета русской Америки прививала поколению эмигрантов уверенность в том, что только республиканцы способны защитить свободный мир.