Я никогда раньше не осознавала, насколько негибок мой ум. Пытаясь приспособиться к его мышлению, я вдруг поняла, почему он всегда казался мне таким загадочным. Его мир не был скован логикой и здравым смыслом, как мой Ему были открыты другие миры, созданные его интеллектом и воображением.
— Мэллингхэм для тебя, — медленно начала я, — это примерно то же, что сад роз у Элиота, волшебное место, где все объединяется, и то, что могло быть, и то, что было, сосуществуют и... есть. — Выражение этих мыслей, таких далеких от привычных для меня, усилия, которые я потратила на это, вызвали у меня ощущение неполноценности.
— Да, это так, — сказал Скотт отрешенно. — Мэллингхэм — это как Бёрнт Нортон. — Тут он вдруг вернулся в мой мир и заговорил уже на моем языке. — А ты никогда не говорила мне, что читала Элиота!
— Я не такая уж невежда, как ты думаешь! — ответила я с шутливым негодованием, но, несмотря на свободу наших отношений, не сказала, кто порекомендовал мне «Четыре квартета» Элиота.
Почему-то мне показалось, что не стоит упоминать имя Себастьяна...
Я была не столько удивлена, сколько напугана тем, как много он работает. Смирившись с его поздними возвращениями по вечерам, его опустошенностью и желанием уединиться, чтобы восстановить силы, я не приставала к нему с разговорами, когда он приходил с работы. Вместо этого я давала ему возможность отдохнуть одному в библиотеке, служившей ему убежищем. Я туда редко заходила. Он пропускал пару стаканчиков и с полчаса читал. Я предпочла бы, чтобы мы хоть иногда выпивали вместе по вечерам, но Скотт настоял на том, чтобы эти два стаканчика были его собственными. Помня журнальную статью об алкоголизме, которую я для самоуспокоения регулярно просматривала, я сразу же заподозрила неладное и стала следить за уровнем спиртного в бутылках, но, вопреки всезнайкам, утверждающим, что питье в одиночку — верный способ спиться, похоже было, что Скотт наедине с собой более двух порций не выпивал. В конце концов я с облегчением пришла к выводу, что он выпивает в одиночестве просто потому, что любит одиночество, и это его пристрастие столь же безобидно, как, например, чтение или слушание музыки.
Около девяти тридцати мы обедали вместе. Скотт едой интересовался мало и, казалось, никогда не испытывал голода. Я же с раннего вечера буквально умирала с голоду и поэтому договорилась с экономкой, что около семи часов буду заходить на кухню перекусить. После обеда, во время которого Скотт никогда не пил, а я частенько тосковала по вину, не признаваясь в этом, мы либо читали, либо слушали пластинки, но никогда не смотрели телевизор, так как у Скотта его не было. Он, правда, предложил взять для меня телевизор напрокат, но я решила, что мне не вредно пожить два месяца без телевизора.