— Да, все нормально! Просто я очень озабочена предстоящей свадьбой, и еще меня мучают какие-то невротические сны...
— Эротические? Меня тоже! Никуда не могу деться от них!
— Да невротические! Слушай, Скотт, дорогой, пожалуйста, не попади под автобус или в какую-нибудь авто- или авиакатастрофу... Будь осторожен, ладно? Обещаешь? У меня такие ужасные сны, словно мы больше никогда не увидимся...
— Выбрось из головы всю эту чепуху!
— Скотт, милый, если бы ты только знал, как я люблю тебя! И ничто, абсолютно ничто меня не заботит, кроме нашего будущего...
— Тогда расслабься. Тебя просто замучила предсвадебная суета. А как твои настроены, доброжелательно?
— Да... Я думаю, да... А ты что, тоже нервничаешь?
— Да, при мысли о твоем крохотном спортивном автомобиле у меня волосы встают дыбом! Может быть, ты отдашь его кому-нибудь? Тогда мы сможем смело смотреть в будущее и лететь навстречу нашему счастью!
Я рассмеялась.
— Мне стало лучше после разговора с тобой.
— Вики, дорогая, ни о чем не беспокойся. У меня нет желания попасть под автобус, поверь. Приезжай в аэропорт и смотри, как я буду проходить через таможню. Я там буду.
— Я знаю, ты будешь. Знаю.
— Все идет нормально, — сказал он. — Все идет просто прекрасно.
— Мама, — сказал Эрик, — можно мне с тобой поговорить?
Это было накануне ожидаемого прибытия Скотта в Нью-Йорк, и Эрик с Полом проводили дома рождественские каникулы. Я сидела в спальне за столом и раскладывала зарплату нашей прислуге. Обед ожидался через полчаса.
— Конечно, Эрик. Заходи.
Он сел на стул подле стола и серьезно на меня посмотрел. Для него это было характерно: он был очень серьезный молодой человек. Он был высок, как Сэм, но более худой и угловатый; его светлые волосы, придававшие ему в детстве сходство со мной, потемнели и стали каштановыми. Его глаза темнели за очками, и я вдруг, к своему изумлению, поняла, что он нервничает. Мысль, что кто-то из моих детей может нервничать, разговаривая со мной, была для меня так неожиданна, что я не удержалась от вопроса, что же случилось.
— Два моих растения завяли, — сказал он.
— О, Эрик, какая жалость! Но прислуга очень заботилась о них в твое отсутствие.
— Дело не в прислуге. Это воздух, атмосфера. Воздух становится все хуже и хуже, и поэтому я... я все сильнее ощущаю потребность служить охране окружающей среды. Когда я поступлю в колледж... — Он замялся. Он был бледен, и я видела, что он борется с собой, собираясь выложить мне всю правду, которую он больше не мог носить в себе. Я вся обратилась в слух.
— Когда ты пойдешь в колледж...