В первых кадрах фильма появляется Иннокентий Смоктуновский, сыгравший в предыдущей картине Наумова, — режиссер использовал старые съемки. Персонаж Смоктуновского впоследствии перевоплощается в Леонардо да Винчи (в этой роли, разумеется, снимается другой актер). Персонаж по имени Нардо — из записок Леонардо да Винчи, который и становится в фильме обобщающим, зашифрованным образом художника, живущего в пространствах разных времен. Уютнее всего он чувствует себя, конечно, в эпохе Возрождения. В сегодняшнем хаосе он — бомж, молчаливый философ, знающий ответы на все вопросы, но никому не раскрывший своей тайны. У него есть белая собака, которой он приделывает бумажные крылья. Беспомощное животное пытается взлететь, как какой-то перепончатый птеродактиль, но усилия эти тщетны, поэтому ему приходится ограничиться перебежками по символическим просторам. Вероятно, это образ несбыточной мечты, а возможно, и призрачной Музы, может даже, что эта сюрреалистическая собачка является неким материализованным идеалом, который существует в сознании художника и который ему внятен, но недостижим для простого смертного. Есть здесь и знаменитый Дом на набережной с его безумными, деградирующими обитателями, есть рельсы, проложенные на первом этаже Дома и ведущие в никуда. Есть эпизод, в котором Леонардо да Винчи беседует с Питером Брейгелем на могиле Федерико Феллини, часы без стрелок, картины Босха, заснеженные поля и баня, где все ходят в пальто с зонтиками и мобильными телефонами… Одним словом — это Сон белой собаки, как сказано в названии.
Фильм получился длинным, тягучим и подробным. Персонажи, похожие на призраки, как и положено во сне, передвигаются медленно, будто перетекают из одного эпизода в другой. Скрупулезно выстроенный каждый кадр — многозначительный символ, пробиться к смыслу которого весьма нелегко. Самоцитирование режиссера только затрудняет догадки. Картина смотрится архаичной и громоздкой, как паровоз, пробивающий в одном из эпизодов фильма стену Дома на набережной. Однако наверняка и у него найдутся зрители, которым такой кинематограф близок и внятен. Так что Владимиру Наумову, к счастью, пока не придется повторить печальную фразу великого Феллини: «Мой зритель умер».