– Слушай, я правда не понимаю. – Я осторожно накрыла обратившиеся в полированное железо пальцы харлекина свободной ладонью, чуть сжала холодные пластинки. – Шассы вылупляются из яиц почти одинаковыми, у всех чешуя грязно-серая с крапинками на животе и плечах, но с возрастом ее цвет меняется. У кого-то после нескольких десятков линек, к моменту созревания, она становится черной и очень, очень прочной, самой прочной среди сверстников, и таких шасс обучают быть воинами, защитниками и охотниками. Они самые сильные, самые рослые и защищены лучше остальных. Чем тоньше чешуя, тем она светлее. У женщин и подростков она чаще бронзовая, реже – медно-красная… – Я на мгновение умолкла, аккуратно высвобождая запястье из ослабевшей хватки Искры, развернулась и неторопливо пошла к подлеску у кромки луга. Яркие цветочные венчики, выглядывающие из буйно колосящейся травы повсюду, куда падал взгляд, уже больше не радовали. – У моей матери была медная чешуя, очень яркая и красивая. Да и сама она была чудесной… Но люди почему-то охотятся за нашими шкурами, не жалея ни сил, ни времени, ни средств. Я не знаю, зачем они так нужны змееловам, – у Вика я не спрашивала, а Ровина либо не знала, либо не желала рассказывать.
– И опять ты ушла от темы. – Оборотень в три шага догнал меня и пошел рядом, стараясь подстроиться под мою чуть семенящую, как у многих женщин, походку. – Чем шасса с золотой чешуей отличается от своих же сородичей? Помимо умения управляться с харлекинами и игнорировать песни дудочников?
– Наверное, тем, что умеет немного колдовать. – Я криво улыбнулась. – Когда у кого-то после очередной линьки чешуя становится золотой, она какое-то время светится, а потом в гнездовище появляются взрослые шассы той же редкой масти и забирают подростка с собой.
– И зачем?
– Учить, насколько я знаю. Ровина всегда говорила, что неученый волшебник – это ходячее несчастье, потому что может навредить совершенно случайно и без злого умысла. И серьезно навредить.
– Понятно.
Харлекин замолчал, и какое-то время мы шли в тишине, нарушаемой лишь шелестом ветра в траве и стрекотанием насекомых. Дорожка в очередной раз круто вильнула, стали заметны две колеи от тележных колес, глубоко вдавленные в когда-то мягкую и податливую, а сейчас закаменевшую под лучами майского солнца глину. Впрочем, узким травинкам-стрелкам оказалось все нипочем – они пробивались сквозь твердую земляную корку целыми островками нежной зелени, среди которой кое-где виднелись крохотные венчики мать-и-мачехи. Удивительная воля к жизни. Казалось бы, семена, случайно занесенные ветром на дорогу, должны были непременно погибнуть под тележными колесами, копытами лошадей, да и просто под ногами случайных прохожих, ан нет. Тянутся себе к солнышку, к небу, словно бросая вызов всему миру…