После того как десятки рецензентов ткнули Мединского носом в михалковский маразм, он сквозь зубы признал, что в фильме «масса исторических несоответствий» (с. 463). Но повторил, что «именно как продукт идеологический, как исторический миф «УС-2» — нужное стране кино» (с. 464).
Можете ли вы представить доктора Геббельса, который, клеймя ненавистных жидо-большевиков за глумление над германской историей, публично объявлял таковое допустимым со стороны особо избранного Сруля Зингельшухера? Лично я не могу. Зато ясно вижу, что ложь Михалкова отличается от вранья создателей «Штрафбата» и прочих неприятных профессору «Сволочей» исключительно фамилией создателя. В отличие от них Никита Сергеевич очень близок к Путину и «Единой России», а потому может делать то, что прочим запрещено. Позволено даже открытое мародерство. Проглядев эпизод гибели отряда из 240 кремлевских курсантов ростом не ниже 183 сантиметров каждый, я вспомнил, что уже знаком с этими цифрами. Они имеются в повести умершего в 1975 году писателя Константина Воробьева «Убиты под Москвой».
«Курсанты вошли в подчинение пехотного полка, сформированного из московских ополченцев. Его подразделения были разбросаны на невероятно широком пространстве. При встрече с капитаном Рюминым маленький, измученный подполковник несколько минут глядел на него растроганно-завистливо.
— Двести сорок человек? И все одного роста? — спросил он и сам зачем-то привстал на носки сапог.
— Рост сто восемьдесят три, — сказал капитан».
Поскольку в конце повести почти все курсанты гибнут под гусеницами немецких танков, подобное совпадение трудно признать случайным. Особенно если вспомнить, что в 1990 году режиссер Александр Итыгилов снял по повести Воробьева фильм «Это мы, господи!». Его отдельные кадры, типа оторванной руки с часами, выставляют Никиту Сергеевича пренахальнейшим плагиатором. Щедро покопавшись в творчестве Итыгилова и Воробьева, он не упомянул в титрах ни умершего в 1975 году писателя, ни скончавшегося в 1991-м режиссера, но зато старательно испоганил первоисточник.
Ополченцев Михалков заменил штрафбатовцами, а искренне радующегося пополнению командира полка — быдловато-приблатненным комбатом, хамящим командиру курсантов и вытирающим сопли о шинель своего бойца. Кроме того, у Воробьева изъяты сцены, где курсанты грамотно окапываются и, не ограничиваясь обороной, наносят по немцам чувствительные удары.
«В северной части деревня оканчивалась заброшенным кладбищем за толстой кирпичной стеной, церковью без креста и длинным каменным строением. От него еще издали несло сывороткой, мочой и болотом. Капитан сам привел сюда четвертый взвод и, оглядев местность, сказал, что это самый выгодный участок. Окоп он приказал рыть в полный профиль. В виде полуподковы. С ходами сообщения в церковь, на кладбище и в ту самую пахучую постройку... Горело уже в разных концах села, и было светло как днем. Одуревшие от страха немцы страшились каждого затемненного закоулка и бежали на свет пожаров, как бегают зайцы на освещенную фарами роковую для себя дорогу. Они словно никогда не знали или же напрочно забыли о неизъяснимом превосходстве своих игрушечно-великолепных автоматов над русской «новейшей» винтовкой и, судорожно прижимая их к животам, ошалело били куда попало... По улице, в свете пожара, четверо курсантов бегом гнали куда-то пятерых пленных, и те бежали старательно и послушно, тесной кучей».