.
— Это я знаю.
— Я так понял, что, если бы у тебя были деньги, ты пошел бы в ветеринарное училище. Верно?
— Н-да. Пошел бы.
— Матери-то пишешь иногда?
— Да при чем тут вообще моя мать?
— Ни при чем. Я только хотел понять, ты-то сам хоть понимаешь, какой ты преступный тип?
— Почему это?
— Почему мне захотелось это понять?
— Нет, почему я преступный тип.
— Откуда ж я знаю? У тебя сердце такое. Сердце отверженного. Такое я и прежде уже видал.
— Это оттого, что я сказал, будто мог бы жить в Мексике?
— Дело не только в этом.
— А ты не думаешь, что если где-то что-то и осталось от настоящей жизни, то это только там.
— Может быть.
— Ты ведь эту нашу жизнь тоже любишь.
— Да ну? Я даже не знаю, в чем она состоит. И уж конечно, ни хрена я не знаю Мексику. Думаю, все это просто у нас в башке. Вся эта Мексика. А уж дорог я там истоптал — будь здоров сколько. Когда впервые услышишь, как поет какая-нибудь ranchera[260], ты уже думаешь, что понимаешь страну. А к тому времени, когда ты их слышал сотню, ты уже не понимаешь ничего. И никогда не поймешь. Я давным-давно уже свернул свой тамошний бизнес.
Он перекинул ногу через луку седла, сидит скручивает сигарету. Поводья они бросили, кони то и дело наклонялись, уныло пощипывали редкие пучки травы, клонящейся под ветром, налетающим из горного прохода. Подставив ветру спину и пригнувшись, он чиркнул спичкой о ноготь большого пальца, прикурил сигарету и снова повернулся к Джону-Грейди:
— Я не один такой. Это другой мир. Всем моим знакомым, кто оттуда вернулся, там было нужно что-то определенное. Или они думали, что им это было нужно.
— Да-а.
— Есть разница между тем, когда ты отказываешься от своих намерений и когда понимаешь, что из них ничего не вышло.
Джон-Грейди кивнул.
— Почему-то мне кажется, что ты со мной не согласен. Это так?
Джон-Грейди не сводил глаз с отдаленных гор.
— Нет, — сказал он. — Наверное, нет.
Еще долго после этого они сидели молча. Дул ветер. Билли давно уже докурил сигарету и потушил ее о подошву сапога. Он снова перенес ногу через рожок седла, сунул носок сапога в стремя, наклонился, взял в руки поводья. Кони переступали на месте.
— Отец мне однажды сказал, что самые несчастные люди из всех, кого он знал, — это те, которые в конце концов получили то, чего всегда хотели.
— Что ж, — отозвался Джон-Грейди, — мне все ж таки хотелось бы рискнуть. Черт, да ведь по-другому-то я уже точно напробовался.
— Оно конечно.
— И никому ведь ничего не объяснишь, братан. Черт, да ведь на самом деле это способ объясниться с самим собой. Но и это толком не получается. Все пытаешься, мозгами крутишь, а толку-то…