— Думаешь, он точно так же может навести на хорошую лошадь, как и предостеречь от плохой?
— Думаю, да.
— Я тоже так думаю. Этот — может.
— Были бы у меня еще хотя бы шестеро таких работников…
— А ты в курсе, что о лошадях он знает такое, что и сказать-то может только по-испански!
— Да по мне, хоть по-гречески, лишь бы знал. Не так, что ли?
— Просто вот — пришло в голову. Забавно. Думаешь, он правда из Сан-Анджело{30}?
— Думаю, что как он скажет, пусть так и будет.
— А что, может, и впрямь.
— У него все из книг.
— Каких таких книг?
— Хоакин говорит, будто про лошадь он знает все вплоть до названия каждой косточки.
Орен кивнул.
— Что ж, — сказал он. — И это может быть. Но я-то вижу, что некоторые вещи он явно выучил не по книгам.
— Я это тоже вижу, — согласился Мэк.
На торговую площадку вывели следующего коня, и его родословную аукционист читал довольно долго.
— Ты смотри! Не конь, а библейский патриарх, — ухмыльнулся Мэк.
— Это ты хорошо сказал.
Начальной его ценой назначили тысячу долларов, она быстро поднялась до восемнадцати с половиной сотен, и все заглохло. Коня сняли с торгов. Орен вытянул шею, сплюнул.
— Парень что-то больно уж высокого мнения об этом своем коне, — сказал он.
— Эт-точно, — согласился Мэк.
На рысях ввели коня уэлбернской породы, и Мэк купил его за тысячу четыреста долларов.
— Все, парни, — сказал он. — Пошли-ка домой.
— А не хочешь немного тут поваландаться, — может, заставим Вольфенбаргера еще раскошелиться?
— Это какого такого Вольфенбаргера?
Сокорро сложила и повесила полотенце, развязала завязки и сняла фартук. Обернулась к двери.
— Buenas noches, — сказала она.
— Buenas noches, — отозвался Мэк.
Она вышла и закрыла за собою дверь. Слышно было, как она заводит старые ходики. Чуть погодя донеслось тихое потрескивание — понятно, это тесть в коридоре заводит высокие напольные часы с боем. Почти неслышно закрылась их стеклянная дверца. И тишина. И в доме тишина, и во всей окрестности. Мэк сел и закурил. В остывающей кухонной плите что-то щелкнуло. Далеко за домом в горах взвыл койот. Раньше, когда зимы они проводили в старой усадьбе, расположенной на самом юго-востоке их владений, последним, что он слышал перед тем, как уснуть, обычно бывал гудок поезда, идущего на восток из Эль-Пасо. Сьерра-Бланка, Ван-Хорн, Марфа, Элпайн, Марафон. Поезд катит и катит по голубой прерии сквозь ночь, дальше и дальше, в сторону Лэнгтри и Дель-Рио{31}. Белый луч прожектора то освещает чахлые кусты, то выхватывает из тьмы глаза коров, пасущихся у дороги, эти глаза плывут во тьме, как искры из паровозной топки. На ближнем склоне пастухи встают в своих накинутых на плечи одеялах-серапе, смотрят, как внизу проносится поезд, а потом на потемневшее дорожное полотно выходят мелкие пустынные лисы, нюхают еще теплые рельсы, которые гудят и поют в ночи.