– Фантастика, Иван Дмитриевич, извините. Я и пришел-то извиниться за розыгрыш. Не получилось, дурачусь. Сам я это письмо придумал, весь слог.
– Я думаешь поверил? В письме твоем – наши реалии. Я не поверил! Но ты зря отрекаешься от Ван Гога. Зря, Дима. Все мы немного Гоги и Магоги [35] . Я хотел тебе картинку подарить.
Голубев шагнул к шкафу, дернул за бронзовую ручку ящика. И увидел на дне две картонки, как две капли воды похожие одна на другую. Обе – репродукции «Едоков картофеля».
Он устал пугаться. Чертовщина, свиная чушь, чепуха! Кшшш!
– Это я, наверное, из «Рога» приволок, – пробормотал под нос Иван Дмитриевич. Вынул одну картинку и протянул ее пациенту: – На память!
– Спасибочки, Иван Димитриевич, люди – замечательные существа!
– Кто же против?! Вот была одна такая, дворянка Юлия Вревская [36] , блистала среди высшей знати. А ушла на Русско-турецкую войну сестрой милосердия. За солдатами ходила, вычесывала их, раны обрабатывала, гной, слизь, бинты. И сама сыпняком заразилась. Вот человек, идеал!
– Но, Иван Дмитриевич, а когда она заразилась тифом-то, ей никто кружки воды не подал. Вшей боялись. Так, свернувшись калачиком, Вревская и опочила. На соломе, в землянке. Но я не о том. Люди – благородны, что ни говори – они не звери. И не предатели! Я тоже хочу на Русско-турецкую войну, где она сейчас бушует?
«Дима Елкин стопроцентно здоров, надо готовить его на выписку. Жаль. Только к нему привык», – подумал Голубев.
Ушел Елкин. Опять круговерть, коловращение: наркоман Теплухин, гебефрения [37] : Александров. Алики [38] – Щукин, Васютин. У Васютина Иван Дмитриевич спросил:
– Как там про любовь среди конюшен?..
Пришедший в себя хмурый Васютин пробормотал, скривившись:
– А! Враки все!»
– Прочти, прочти!
Значительнее розы кустик,
Задетый боком, ненароком,
Значительней комочек грусти,
Дарованный на память Богом.
После Васютина на приеме были морфинист Ступачев и зоофил Могила. Именно – Могила Степан Сафронович.
А Юлия Вревская, то есть Оля Синичкина влетела, когда схлынул весь поток.
Она показалась роднее родни. Щупленькая, листик на ветру, всхлипывает:
– Вызывала эта, грозилась уволить! Слово-то придумала – «шашни». «Вчера, – говорит, – вы с доктором Голубевым на старом теплоходе катались, а завтра – на подводную лодку сунетесь! Чем пахнет? Терроризмом!
– Оленька, милая! На каком таком теплоходе?
Оля мелко заморгала. Слезы, чистые капли, дрожали на щеках:
– Вы что, Иван Дмитриевич, не помните? А букет роз? А стихи, как его… Шекспира.
– Помню, конечно! – сглотнул слюну Голубев. – Букет белых роз. Мы устроились на трапе, твоя голова у меня на плече, сонеты Шекспира, номер вот сонета забыл…