Сестра улыбнулась, привстала со скамейки, прижалась к Голубеву, пригнула и поцеловала его в затылок.
– Мне там очень понравилось. А как корабль называется, забыла. А мы как, Иван Димч, так будем встречаться, как резиденты разведок, или вы с женой того… Разбежитесь?
– Я уже того… Пробовал!
– И что, не получается?
– Точно так-с!
– Пфу! – надула губы и фыркнула ими Оля. – Только я считаю, господин-товарищ доктор, мы – честные люди. Мы любим друг друга.
Она задорно улыбнулась, ждала поддержки:
– В этом знак свыше, Иван Дмитрич, птичья пара: Голубев – Синицына. И мы друг за другом пойдем в огонь и в воду. Я – уж точно, я – честная, и я – единственная на земном шаре девственница. Знаю, знаю, что это всего лишь биология, но я и так наивна по жизни. Верю людям, вам вот. Верю знаете во что даже?
– ???
– Что Элеонора меня только пугает. Она – подгнившая бабенка, счастья Бог не дал, развлекается.
«Ну и зачем этой девушке ум? – взглянул ей в лицо Голубев. – Чтобы какая-нибудь падаль исковеркала его? Да, они вчера были на Затоне, любовались закатом. Он даже помнит, как пахли розы… Но ведь он заезжал в гостиницу, потом ел чанахи у Арбузовых. А Галаниха, искусственная ветка? Дежавю. Амнезия. Морок какой-то».
Оля подошла к окну.
– Таскают! – сказала она.
Шею эту, Олину, он видел давно, еще до поступления в это заведение.
– А ты ее отрави, – бесстрастно произнесла медсестра.
Отошла от окна. Лицо выдает. Лицо пылает, тонкие ноздри дрожат.
Голубев опешил:
– Кого травить, Элеонору?!
– Элеонору я сама. А ты – Наталью свою.
И на девственно чистом лице девушки черкнуло молниеносной тенью:
– Испугались, Иван Дмитрич? Вы же ее не любите… Ну и травите на здоровье. А я Элеонору для потехи усыплю. Знаю чем.
Бабушка Люся говорила, и это глубоко запало: «У человека – две крови, красная и черная. Редко (да метко) черная кровь просыпается».
– Ты что?.. – опять проглотил слюну Голубев.
Слезы опять брызнули из глаз Ольги Тимофеевны Синицыной. Вечно мы ставим психологические эксперименты над близкими. Кого люблю, того и бью!
– Я не могу, не могу больше, Иван Дмитриевич, я вас давно… я давно… Так случилось. Не вчера, давно. Это я намолола дребедень, какая такая отрава, Иван Дмитрич. Я вас давно… Ив…
– Забудем! – Он шмыгнул носом.
– Забудем. Будем врать и воровать, – подтвердила девушка, которая не так-то проста.
Платочком и пальцами, пальцами и платочком он промокнул Олины мокрые щеки. И тут же, по привычке, вымыл руки.
Оля ушла, пообещав прийти к нему на следующую ночь (Голубев будет дежурить):
– Вот тогда!
– Что тогда?