Напрасно я просила Арсения добить собаку. «Чтоб другим неповадно было», – отвечал он, отводя взгляд. Искаженное выпуклостью, в глазу его отразилось подхваченное ветром кровавое перо. Вместе с щенком умирало что-то, от чего Арсений по-настоящему хотел бы избавиться – проклятие нищеты и неудач, две жены за одним столом – слишком умная и слишком глупая, эти тупые люди в его дому, для которых Арсений всегда не прав, что бы он ни сделал, потому что он никогда не поступал так, как они поступают обычно . Карие глаза забежали под дрожащие веки, пена на выброшенном языке сбилась в творог.
Гости сели к столу. Арсений пошел закапывать труп.
Через несколько дней я зашла к Асе попрощаться. Она показала мне в кустах могилу щенка, выложенную кирпичами. «Здесь я сделаю надпись. Хорошо хоть цветы эти растут. Если ты тут будешь, а со мной что случится, ты за этой могилой ухаживай как за моей. А если я умру, ты Янку себе возьми». – «Конечно, возьму». – «Ты на могиле поклялася ». Рваная юбка, из прорехи смотрело худое колено, белое, как соль. Ася подарила мне нарцисс. Пергаментный, я храню его до сих пор. Распластанный в книге, он стал похож на человеческую кожу, и мне кажется, на его лепестках линии моей судьбы.
Еще была очень счастливая зима.
Шовское сияло жемчужиной. Снег – крахмал с битым зеркалом, дым из труб валил такой густой и низкий, будто выкатывались клубы снега.
Ася встретила меня в прихожей, обняла. Я не видела ее сквозь мигом запотевшие очки, только серая тень, словно отразившаяся в молоке, криво протянула ко мне руки. Объятие было слабым и костлявым – я представила огромного кузнечика.
Ася начала плакать и тут же перестала.
«Мне Арсений говорит – что ребенка к горшку не приучаешь? А где он, горшок? Не купили! – говорила Ася ставшим выше обычного голоском, отчего ее речь напоминала причитание плакальщицы. – Арсений меня бьет, живу я очень плохо. Ты когда в Москву едешь? Я с тобой, и с Янкой, до весны, наверное. А то тут что? Воды горячей нет, а там у меня хоть мама. И ты».
Я знала эту сплетню: Арсений-де сказал матери, что не хочет жить с инвалидом, – Ася ничего делать не может , ей еле-еле до себя, отправит Асю в Москву, к Тане , а сам будет потихоньку отвыкать от дочки.
Я решила поговорить с Арсением, и если все действительно так – забрать Асю. Прекрасно, она хотела ехать сама.
Стопы Яны были мягкие, влажные и оранжевые, как мандаринные дольки. Я долго всматривалась в нее, страшась и желая – и страшась этого желания тоже – увидеть в ее чертах признак дефекта, который позволил бы мне сказать Арсению: «Тебе не нужна эта дочь, как не нужна и эта жена. Отдай их мне». Нет. Умный, спокойный ребенок, вот-вот пойдет.