– В таком случае, – ответила она почти шепотом, – будь я на вашем месте, я воспользовалась бы этим, чтобы уже никогда более не драться.
– Тогда я потерял бы всех своих друзей, и мужчин, и женщин, – холодно ответил я. – Надо следовать правилу монсеньора кардинала: управляй при помощи страха.
Она содрогнулась, и на мгновение воцарилось неловкое молчание. Тень от солнечных часов разделяла нас; в саду было тихо, и только время от времени с дерева падал лист. С каждой секундой, в которую длилось это молчание, я чувствовал, что бездна, разделяющая нас, разрастается, и во мне зрело твердое решение. Я смеялся над ее прошлым, которое было так не похоже на мое; я смеялся над собственным прошлым и называл его судьбой. Я уже собирался отвернутся от нее с поклоном, затаив в груди целый вулкан, как вдруг мадемуазель заговорила.
– Вот осталась последняя роза, – сказала она с легким дрожанием в голосе. – Я не могу достать ее. Не будете ли вы любезны сорвать ее для меня, мосье де Беро?
Я повиновался, рука моя дрожала, лицо мое горело. Она взяла розу из моих рук и приколола ее у себя на груди. Я видел, что ее рука тоже дрожала при этом, и на щеках выступили темно-красные пятна.
Не говоря более ни слова, она повернулась и пошла к дому, но через несколько мгновений опять остановилась и сказала тихим голосом:
– Я не хочу быть к вам несправедливой во второй раз. И, наконец, какое я имею право судить вас? Час тому назад я сама охотно убила бы этого человека.
– Вы раскаялись, мадемуазель, – хриплым голосом сказал я, удивляясь, как я мог это произнести.
– А вы никогда не раскаиваетесь? – спросила она.
– Нет, раскаиваюсь, но слишком поздно, мадемуазель.
– Я думаю, что раскаяться никогда не бывает слишком поздно, – тихо ответила она.
– Увы, когда человек уже мертв…
– У человека можно отнять не только жизнь, – запальчиво возразила она, поднимая руку. – Разве вы ни разу не отнимали у мужчины… или женщины… честь? Разве вам никогда не случалось сделать несчастным юношу или девушку? Разве… но вы говорите об убийстве? Слушайте. Вы – католик, а я гугенотка и читала книги. «Не убивай» – сказано. Но «кто соблазнит одного из малых сих, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его в глубине морской».
– Мадемуазель, вы еще милостивы, – пробормотал я.
– Я сама нуждаюсь в милости, – ответила она со вздохом. – У меня было мало искушений. Разве я знаю, что вы сами вынесли?
– Или что я сделал, – добавил я.
– Если человек не лжет, не изменяет, не продает ни себя, ни других, тихим голосом продолжала она, – я, кажется, все прощу ему. Я скорее примирюсь с насилием, чем с обманом, – прибавила она с печальной улыбкой.