– По моим сведениям, Матвей Владимирович, вы распространяете среди студентов рукописные экземпляры произведений запрещенного у нас в стране поэта-антисоветчика Иосифа Бродского, – сказал, не поздоровавшись, человек без возраста и особых примет в темно-сером костюме.
– Что значит – распространяю? – спросил Матвей спокойно. – Иосиф Бродский – великий поэт, и любой студент обязан знать его творчество.
– Еще скажите: «великий русский поэт», – криво усмехнулся темно-серый.
– И скажу! – взвился Матвей. – Я считаю Бродского гением! Он великий русский поэт!
– А вы, Матвей Владимирович Перцелай, сын Владимира Давидовича Перцелая, русский по паспорту, собираетесь стать великим русским журналистом? – тихо поинтересовался темно-серый.
– Собираюсь, – признался Матвей, чувствуя, как леденеют пальцы.
У других от волнения руки потеют, а у него становились сухими и ледяными. Потом начиналась отвратительная сухая экзема. Кожа с ладоней слезала лоскутьями, никакие мази не помогали.
– То-то я вижу, вы во все наши серьезные газеты пихаете свои статейки, – произнес темно-серый почти шепотом.
– А что, у нас теперь все газеты – ваши? – еле слышно спросил Матвей. Мысленно он уже попрощался с университетом, надел кирзовые сапоги и отправился в армию, куда-нибудь в Североморск, к черту на рога. «Ну и пусть! Зато потом гнидой себя не буду чувствовать всю жизнь!» – отрешенно подумал он.
Но тут раздался захлебывающийся, квакающий смех. Матвей вздрогнул от удивления: темно-серый смеялся!
– Ладно, Перцелай, – сказал он, отсмеявшись, – хватит валять дурака. У тебя это неплохо получается. Я уже оценил.
Темно-серый перешел на «ты» и положил руку Матвею на плечо. Матвей опустил голову. Пересохшие ледяные ладони зачесались. Он машинально отметил про себя, что раньше экзема не начиналась так быстро. «Говорят, правая ладонь чешется к деньгам, – подумал он, – неправда. Она чешется из-за нервной экземы!»
– Ты ведь не хочешь вылететь из университета? – спросил темно-серый мягко и сочувственно.
«Идиотский вопрос! – подумал Матвей. – С какой стати я, круглый отличник, должен вылетать? Я, конечно, мысленно уже попрощался, но, Господи, третий курс, так все хорошо шло...»
– Послушайте, – медленно произнес он, – сейчас ведь не те времена. Сейчас все-таки восьмидесятый, а не тридцать седьмой, и я не понимаю...
– В общем, так, Перцелай, – перебил его темно-серый, – либо ты подписываешь вот эту бумажку, – он вытащил из портфеля тонкую папку, раскрыл ее, и Матвей с ужасом увидел отпечатанное на машинке заявление, начинавшееся словами: «Я, Перцелай Матвей Владимирович...», либо вылетаешь из университета. А времена, Перцелай, всегда те самые, понятно?