Портрет В. К. (маленькие истории любви) (сборник) (Лактионова) - страница 12

Вскоре, подходя к одной из котельных, куда его послали работать, Виталик еще издали услышал Танечкин голос – и не поверил собственным ушам: Танечка кого-то отчитывала. Виталик остановился у открытых дверей, не решаясь войти, слушал, как Танечка разносила по кочкам и всех операторов, за то, что бездельничают, и рабочих, и еще кого-то за что-то. И Виталикин оркестрик, звучавший в обычные полтона нежно-лирично, поперхнулся вдруг, закашлялся.

Было уже неудобно стоять подслушивать, и Виталик вошел. Танечка, увидев его, несколько смешалась, сделала еще несколько указаний, но потише, и поспешно вышла.

– Да-а, – протянул один рабочий, – намылила нам шеи.

– Ух, женка кому-то достанется! – крякнул другой.

Виталик стоял и глупо улыбался.

А перед самым уходом в учебный отпуск Виталику случилось быть свидетелем еще одной сцены.

Он как раз ждал старшого и читал в красном уголке газеты. В проеме двери была видна комната мастеров и слышны их разговоры. Виталик различил голос Танечки, приказным тоном дающий какое-то распоряжение своей коллеге – такому же мастеру, как она – Рае. Рая, ответив нарочито смиренно: «Слушаюсь», приставила руку к «козырьку», а когда Танечка вышла, прошипела:

– До чего же командовать любит, блин… Начальница нашлась.

А потом, когда одна из операторш просила положенные ей на ремонт котельной две кисти, а Танечка давала одну, та завозражала: «Нам положено две… Всем давали по две». Танечка резко оборвала ее:

– Хватит вам и одной! У меня и так мало кистей!

И струны, и так последнее время дававшего сбои оркестра Виталика, больно лопались одна за другой, образуя щемящую пустоту…

Осенью, когда Виталик вернулся из отпуска уже студентом-заочником, Танечки не участке не было: ее перевели в управление, на повышение.

Виталик ее встречал иногда. Здоровались. Подреставрированный было оркестрик в душе Виталика настораживался, напрягался, но не издавал больше ни звука.

**************************************************

Таня, милая, пишу тебе, а у самой лицо опухло от слез, и видеть даже стала плохо, потому что горе такое у меня, не дай Бог никому. А горе такое, что я похоронила сына. И потому не писала так долго, что уже несколько месяцев всё плачу, плачу, а теперь и плакать нечем, выплакала все свои слезы. Павлик, кровиночка моя родимая! Приехал с техникума на зимние каникулы домой отдохнуть. С Мариночкой своей повидаться. Вот, говорил, кончу техникум, и мы с Мариночкой поженимся. А дружили они еще с детства, и в школе вместе учились, и теперь, только домой приедет, сразу к Мариночке своей бежит. И вот какая страшная история случилась, Таня. У Маринки сестра была старшая замужняя и еще меньшие брат и сестра. Старшая Лида с грудным ребенком как раз легли в больницу, а родители их уехали в гости на несколько дней, их не было. На хозяйстве оставались Маринка и зять ихний Сергей. И вот Павлик пошел к Маринке и засиделся там. Уже все легли спать: зять на кровати, двое ребят, меньшие – братик с сестричкой – на полу, а Павлуша с Мариночкой сидели допоздна, играли в карты. Сначала все ужинали, пили чай, видно, потому что на столе так всё и осталось. Потом играли в карты, и зять тоже, наверное, играл с ними, а потом лег спать. А Павлик с Мариночкой засиделись. И вот все они угорели. Печку натопили, а трубу, видно, плотно закрыли, щели не оставили. В те разы, наверное, трубу мать или Лида закрывали, а то ж никого из них не было: Сергей, зять ихний, закрыл или Мариночка. И вот все угорели. Нашли их только утром, всех мертвых. Так и были: зять в постели, двое ребят на полу, как спали. А Павлика моего и Мариночку нашли так: Мариночка как сидела, на спинку стула только упала, и руки по бокам висели. А Павлик, видно, сознание уже терял, так дополз до Мариночки и положил голову ей на колени. Так и умер сыночек мой Павлик. Чувствовал, что умирают оба, и сознание уже теряет, и сил, видно, не было, чтобы до двери доползти, а только до Мариночки своей умирающей дополз и голову ей на колени положил. Вот ведь как. На похоронах был весь поселок. С одного дома выносил четыре гроба, и наш один. С одной стороны поселка шла процессия с четырьмя гробами, и с другой стороны – несли мы Павлика. И такие ж все молодые, и ребятишек двое: одному семь лет, другой шесть. И как плакали все, как бабы выли, Таня, милая, это ж не рассказать. Такое горе. А я ж еще говорила ему, Павлику, как только приехал: съезди к отцу, – он пишет, что костюм тебе купил, поезжай забери. Будешь Новый год в новом костюме справлять. А он говорит: «Та еще успеется». И всё у Маринки пропадал. В этом костюме мы его и похоронили: отец как на похороны приезжал, привез. Вот ведь как бывает, где подстерегла его подлая судьба. Потеряли мы нашего Павлушу, сыночка моего. Остался еще Сашенька, единственная моя отрада, не приведи Господь, с ним что случится. Вот, Танюша, горе у нас какое. Осиротели мы. Всё в себя прийти не могу. Прости за почерк, совсем ослепла от слез, на строчки не попадаю. За что ни возьмусь, всё из рук валится, всё вкривь и вкось получается. Таня, милая, не забывай ты меня. Пиши. И до свидания. Авось увидимся еще, пока на одной земле живем. Остаюсь подружка твоя Маша Киселева.