– Как же ты все это донесла? – искренне удивилась Мария Егоровна, охая.
– Своя ноша тяжелой не бывает! Чуяла я радость! Чуяла всей душой.
А душа ее, судя по ее комплекции, была огромной.
– Мария Егоровна, мы тоже не с пустыми руками, – громогласно объявил Степан Васильевич, – Иван, сынок, неси угощение к столу!
И все помещение наполнилось запахами вкусного ароматного копченного, сала, пирога с мясом, соленьями и все смешалось в аппетитный аромат.
На стол женщины накрыли быстро, после первой рюмочки за знакомство у Марии Егоровны скатились слезинки. Выпили в память о погибших.
– Ешьте, угощайтесь, мои дорогие. Вот хлеб свой. Мне нравится его печь. Правда, не кому. Так я спеку и на станцию снесу, там уже ждут. Я люблю угощать. Пусть едят на здоровье.
– Хлеб, ваш, Мария Егоровна, отменный! Я, наверное, весь его один съел, – говорил Степан Васильевич, откусывая большой кусок.
– Слава Богу, что нравится, я еще испеку. Ешьте на здоровье!
Сытые и довольные, они сидели долго за столом. Разговоров было много. Уже темнело, когда соседка ушла, мужчины пошли покурить.
Прибирая со стола, Мария Егоровна взглянула на Антонину Николаевну. И тут между женщинами начался тот душевный разговор, присущий только большой душе, умеющей крепко любить, и хранить эту любовь, несмотря на все трудности на своем жизненном пути, пережив много горя и страданий.
– Доченька, да ты не тали Тонюшка, про которую мне писал Ванечка? – Мария Егоровна подошла к сундуку и достала из него пачку писем, перетянутой бечевкой. И вынув одно из них, она протянула пожелтевшее со времени треугольное солдатское письмо военных лет.
Вся, вспыхнув, Антонина Николаевна, дрожащими руками взяла этот скупой солдатский, весь потертый треугольный конверт в руки, и, смахивая с ресниц слезы, читала: «… Дорогая мамочка, скоро у нас в доме будет двойной праздник. Вернусь с Победой и привезу вам в дочки, Тонюшку. Если, она приедет раньше меня – примите ее, как родную. Я ей написал наш адрес. Все, мамочка, пока заканчиваю писать, начинается «концерт» спешу принять в нем участие. До скорой встречи. Целую, обнимаю …».
Дальше дочитать Антонина Николаевна не смогла, буквы, наседая, одна на одну, стали расплываться перед глазами… Глубокий стон прервал чтение, захлебываясь от слез, она зарыдала в голос.
– Голубушка, ты моя, – и обе женщины, крепко прижавшись друг другу, навзрыд, заголосили.
Во дворе, заслышав плач, Иван, было, направился к дому, но Степан Васильевич удержал его: «Пойдем, сынок к реке прогуляемся! Пусть поплачут. Это женские дела! Сердечные! Слеза всегда смывает с души тяжесть…»