– А чего ж… – вздохнула бабуля.
Ей было трудно врать, трудней, чем делать самую тяжелую работу.
– Почему ж ты тогда не радуешься? – уличал Тимка.
– А что мне, плясать?.. – Вдруг ее взгляд упал на Тимкину удочку с хлебным катышком. – Батюшки мои, а это что же такое?!
Тимка виновато потупился. Он думал, сейчас бабуля станет его ругать (несмотря ни на что, она умела-таки дать хорошую выволочку), но над его опущенной , повинной, как она говорила, головой, которую меч не сечет , не прозвучало ни звука. Обычно бабуля прощала не сразу, а тут протянула свои непривычно незанятые руки и прижала правнука к себе. Вот он – родной надежный запах молока и стирки, исходящий от ее передника! Тимка вдохнул его и затих. Минуту-другую посидели молча…
– Скажи, ба, – может так быть, чтобы человек находился нигде?
– Про батьку спрашиваешь? – невесело уточнила бабуля. – Значит, хлеб показал, что он не жив и не помер?
– Скажи, так бывает? – продолжал спрашивать Тимка. – Это, конечно, лучше, чем если бы… Но все-таки это страшно…
* * *
И прабабушке было страшно. Мало ль чего творится на свете – и впрямь человек может пропасть не только телом, но и душой. Старые люди знали примеры, передававшиеся из уст в уста, от стариков к молодым. Когда-то одна нерадивая мать обругала своего младенчика: «Чтоб тебя черти взяли!» – и вслед за тем нашла в люльке вместо ребенка деревянную чурку. А еще прежде жил в округе старик, который умел вынимать из человека нутро и вставлять новое: придешь к нему один человек, уйдешь другой. На обмен соглашались в основном пьяницы, кого баба силком приволочет либо на коленках упросит. Чтобы, значит, с новой душой к вину уже не тянулся. И верно, бросал человек пить, по правде бросал. Да только потом хуже прежнего выходило: иного в петле найдут, иной разбойником становился с тоски по своей старой душе. Дело давнее, а быльем не поросло: сказывают, сейчас среди людей еще больше всего такого. И заговаривают, и ворожат, и еще – слово такое странное – кодируют. Совсем как тот старик. Вот, может, и из Павла нутро забрали, одну оболочку оставили. Не зря дите чувствует…
* * *
– Значит, я правильно решил, что его украли… – подытожил Тимка повисшее в комнате молчание.
Бабуля выдернула из иглы нитку, сбросила хлебный катышек в кошачье блюдце с молоком и теперь выдвигала ящик комода, чтобы убрать туда свою «швейную» шкатулку. Тимка следил за ее движениями, ожидая удобной минуты снова заговорить.
– Значит, на земле его нет. И под землей тоже. Он в каком-то особом месте, например, где лешие живут!