его? — сказал: «Этот старпом гвоздь. Его предшественник нас бы ни за что не отпустил». Мы
согласились тогда с ним и без всяких колебаний приняли вас в свои…
Тут уж рассмеялся я:
— А вы знаете, Константин Иванович, как этот «гвоздь» прыгал у себя в каюте, метал икру, как
говорят, боялся, что вы напьетесь или опоздаете к отходу? Здорово переживал.
— Напрасно, — серьезно проговорил Костя. — Значит, вы не психолог. Вот сколько я плавал на
«Смольном», не помню, чтобы мы кого-нибудь подвели, если дали слово. Не знаю такого
случая. Честно говорю. Эх, и ребята там были. А Сашка Иванов погиб в партизанском отряде,
знаете?
Костя говорил правду. Мне не приходилось больше плавать с лучшей командой, чем команда
комсомольско-молодежного судна «Смольный». Честь ей и хвала! На этих ребят можно было
положиться в самых тяжелых и серьезных случаях.
Пожалуй, тут я по-настоящему понял, что, каким бы ты ни был отличным штурманом или
капитаном, без единения со своей командой — ты ничто. Мне кажется, что именно на
«Смольном» была гармония отношений, строящихся на большом взаимном уважении команды к
своему комсоставу и комсостава к команде. Впоследствии я всегда старался перенести опыт
«Смольного» на суда, где мне приходилось плавать, и, если это удавалось, он всегда давал
отличные результаты.
Мы сделали несколько рейсов на Лондон. Приятное плавание! Михаил Петрович — тактичный,
деликатный, разумно требовательный — был всегда в хорошем настроении. С него брали
пример, и отношения на судне сложились на редкость хорошие.
Однажды, когда мы подходили к Железной стенке в Ленинградском порту, Михаил Петрович
вызвал меня с бака на мостик. У него было искривленное гримасой лицо. Он держался за живот.
— Плохо мне стало. Наверное, язва прихватила. Пойду полежу. Швартуйся сам, — сказал он
слабым голосом и спустился к себе.
Я обомлел. До сих пор теплоход всегда швартовал капитан. Это будет моя первая швартовка на
таком большом судне без буксиров. Да и обычно капитаны не очень-то доверяли старпомам
швартовку. Я оглянулся кругом. Хоть бы лоцман стоял на мостике, а тут — никого. Панфилов
редко брал лоцманов.
«Смольный» летел по Морскому каналу как метеор. Или мне так казалось? Я подошел к
телеграфу и неуверенно поставил ручку со «среднего» на «малый». Мимо мелькали склады,
причалы, суда. Нет, ход слишком велик. Я дал «самый малый», но продолжал чувствовать себя
отвратительно. Надо знать Ленинградский порт, чтобы отчетливо представить себе мое