соскакивает.
— Сюда! — орет краснорожий и обеими руками выбрасывает на палубу консервы, круги
колбасы, пачки масла и сахара.
Как стадо зверей, устремляются к кладовке эсэсовцы. Подбирают продукты с палубы,
засовывают их в карманы, вырывают друг у друга из рук, прокалывают штыками банки с
молоком. И это хваленые, культурные, честные немцы? Не верится. Немцы ли это? Люди, с
которыми нам приходилось часто встречаться, работать, решать вопросы выгрузки и погрузки
наших судов, совсем не походили на них. Те были вежливые, доброжелательные, корректные.
Но долго раздумывать над этим нам не дают.
Появляется офицер в высокой фуражке с хлыстиком в руках. Он что-то кричит солдатам. Они
мигом разбегаются от кладовки и принимаются загонять моряков по каютам.
— Пять минут на сбор! Шнель! Шнель! Грязные свиньи!
Ко мне в каюту попадает молодой ефрейтор. Он тоже орет мне: «Шнель!» — и жадно наблюдает
за тем, как я бросаю свои вещи в чехол из-под матраса.
Я все делаю машинально, не думая о том, что беру. Мне вообще не хочется собирать вещи. Я
сую в мешок первое, что попадается на глаза: форменный костюм, бритву, кое-какое белье,
большую фотографию жены, шелковый отрезик на платье. Я купил его в подарок. Гитлеровец
останавливает мою руку.
— Момент! — он берет отрез и прячет его за пазуху. — Тебе он больше не понадобится. Вряд
ли ты увидишь еще баб. Вайтер!{11}
Мне все равно. Пусть берет что хочет. Мысли мои далеко. Они в Ленинграде… Немец смотрит
на часы.
— Все! — командует он. — Выходи!
На берегу уже выстроена почти вся наша команда. По трапу под охраной эсэсовцев спускаются
моряки с «Хасана». Их строят отдельно. Где-то фырчат машины. Я оборачиваюсь. Позади стоят
несколько грязных самосвалов. Наверное, для нас. Моряков еще раз пересчитывают, и главный
конвоир орет:
— Марш!
Нас загоняют в самосвалы. Машины трогаются. Сиротливо хлопают двери на оставленных
судах, ветер носит по палубам обрывки бумажек, смятые пачки «Беломора». Перевесившись
через фальшборт, с любопытством глядит на отъезжающие машины эсэсовский часовой,
оставленный на пароходе.
— Что же они с нами теперь сделают? — с тоской спрашивает меня наш кочегар Качалов. —
Увидим ли когда-нибудь Ленинград?
Что я могу ему ответить? Я сам нахожусь в таком же смятении, но все же набираюсь сил, чтобы
сказать:
— Наверное, увидим, Ваня.
Катятся машины по ровному асфальту, по красивым, обсаженным деревьями улицам. Прохожие
останавливаются на тротуарах и провожают нас глазами. Разное выражение на лицах немцев. У