хотелось. Непривычные мы были к такой работе. Если Герман находился в кубрике, когда мы
появлялись там после бункеров, он неизменно говорил:
— Пришли, будущие капитаны? Сколько сегодня наработали? Метра два квадратных сделали?
Ничего, привыкнете. Это вам не бабам мозги замусоривать, про штормы рассказывать.
Погодите, ягодки еще впереди.
Мы устало огрызались. Не до подначки нам было. Вечером в кубрике над столом зажигалась
лампа, и тот, кто оставался на судне, садился играть в карты или читать. Герман в карты не
играл. Если он не уходил на берег, то собирал вокруг себя несколько человек, любителей всяких
баек, и рассказывал. Рассказывал про женщин. Только про женщин. Говорил пошло, грязно,
похабно. Читал какие-то порнографические стихи и поэмы. Наслаждался, облизывая свои
красные губы. В кубрике хихикали. Матросы постарше останавливали его:
— Хватит тебе языком трепать, Герка. Уши вянут.
— А ты уши заткни. Кстати, тут не институт благородных девиц. Да знаю я: одно заткнешь,
другое оставишь. Ведь самому интересно. Как он ее… А?
Меня не интересовали его рассказы. Мы привыкли к похабщине, и непристойная форма,
тупость суждений, безапелляционное утверждение, что «все они такие, не удивляли и даже не
раздражали. Я не останавливал его, придерживаясь удобной точки зрения: «не любо — не
слушай, а врать не мешай».
Но однажды за ужином, когда он сел на своего любимого конька, не знаю, что со мною
случилось, я ввязался в разговор:
— Слушай, ну что ты заладил одно и то же? Надоело! Все скверные, все продажные, все
проститутки, а где же хорошие? Где честные, благородные, верные?
Что тут началось! Я не могу повторить даже десятой доли того, что выслушал от Германа.
Может быть, на этом все бы и кончилось, но он совершил ошибку: оскорбил меня и мою семью.
Я вскочил.
— Замолчи, скотина! Или я разобью тебе котелок! Замолчишь, сволочь?
Казалось, мои слова только подхлестнули Герку. Его речь стала еще грязнее. Он издевался над
моей женой и матерью. От ярости я уже ничего не соображал. Схватил со стола медный чайник
и с силой швырнул в Герку. К моему счастью, не попал. Чайник снарядом просвистел мимо его
головы, ударился о койку. Носик у него сплющился. Теперь наступил Геркин черед. Он был не
из тех людей, которые прощают обиды.
— Убью, сука! — тихо сказал он.
Не торопясь взял со стола нож и пошел на меня. Не думаю, что он хотел меня ударить,