моряк из поморов Пустошный и вторым штурманом — Николай Николаевич, тот, который нас
встретил у ворот. Имена команды стерлись в памяти, но одного матроса, Германа, или, как его
чаще звали, Герку, я запомнил на всю жизнь. Высокий, с сильным гибким телом, с курчавыми
золотистыми волосами, небольшой головой, длинной шеей, маленькими темными злыми
глазами и слегка приплюснутым носом, Герка напоминал змею. А губы у него были почему-то
неестественно красными, будто накрашенные. У соломбальских девчонок он пользовался
успехом. Мы видели его то с одной, то с другой. Герка принял наше появление на судне
недружелюбно. Когда мы вошли в кубрик, он приветствовал нас словами:
— А, сачки прибыли. Ты, боцман, мне в напарники никого из этих не давай. Я одну зарплату
получаю.
Это было оскорблением. Пунченок что-то пробурчал в ответ, а Дворяшин и я промолчали. Не
хотелось сразу же портить отношения. Может быть, все наладится. Мы поселились вместе с
командой в просторном, неуютном кубрике, выкрашенном скучной грязноватой охрой. Посреди
стоял стол, покрытый линолеумом. На нем мы обедали, а потом играли в кости и шахматы.
Матросы отнеслись к нам безразлично. Пришли новые люди и пришли, а чего они стоят —
покажет будущее. Только Герман всегда старался хоть чем-нибудь задеть нас, да и не только нас,
но и других. Из-за него в кубрике часто вспыхивали ссоры.
К большому нашему огорчению, «Таймыр» К рейс пока не собирался. Он стоял у причала,
заканчивал ремонт котлов, и, в лучшем случае, мог выйти недели через две. А мы-то думали,
что достаточно нам бросить свои чемоданчики на палубу судна, как раздастся команда: «Отдать
швартовы!» Мы рвались в море, а тут предстояла стоянка.
Начались корабельные будни. Нам поручили самую неинтересную работу: обить ржавчину в
угольных бункерах. Бункера — тесные глубокие шахты — были запущены, и ржавчина
покрывала их стенки толстой сплошной коростой. Каждое утро после завтрака, пере-одевшись в
грязную робу, вооружившись кирками, защитными очками, мы спускались в бункер. Целый
день, с коротким перерывом на обед, поднимая страшный грохот, мы колотили по железным
стенкам. Ржавчина отлетала пластами, колола лицо, забивала нос и уши, а мы все колотили,
колотили до одурения. Казалось, что работа совсем не двигается. К концу дня оглушенные и
совершенно обессиленные вылезали на свет божий. Садились прямо на палубу и дышали
чистым воздухом. Потом шли в баню, наскоро мылись, заваливались в койки. Даже есть не