отправились в город. Я остался на судне. Пароход стоял в отдаленном углу гавани, непривычно
тихий и темный. У трапа светила переноска, да иллюминаторы бросали на причал круглые
желтые лучи. Ночь выдалась теплая, звездная. Я вышел на палубу. Гамбург полыхал
разноцветной неоновой рекламой. Мое внимание привлекли нежные звуки музыки, льющиеся
откуда-то сверху. Я поднялся на бот-дек. Музыка доносилась из открытого иллюминатора
капитанской каюты. Играла гавайская гитара. Я прислонился к надстройке, принялся слушать.
Неожиданно передо мной появился капитан. Я отпрянул от иллюминатора. Было страшно
неловко. Еще подумает, что я подсматривал или подслушивал. Но Зузенко спросил:
— Л-любишь м-музыку? — Капитан немного заикался.
— Очень.
— Я т-тоже. Пойдем. У меня самые последние пластинки.
Это было так неожиданно: Зузенко приглашает к себе в гости матроса! Смущенный, я
последовал за капитаном. На столике стоял патефон, рядом на кресле лежала стопка пластинок
в бумажных чехлах.
Он завел патефон, поставил пластинку «Голубые Гавайи», уселся в кресло. Капитан сидел ко
мне в профиль, и я хорошо видел его лицо. Суровое выражение исчезло, черты смягчились,
губы улыбались, а глаза смотрели совсем не так пронзительно, как показалось мне в первый раз.
Эти глаза принадлежали человеку, много знавшему, мудрому, наделенному недюжинным умом и
волей. Казалось, что он совсем не замечает меня, так захватила его музыка.
Мы просидели с ним довольно долго. Наконец капитан опустил крышку патефона.
— Все. Хватит на сегодня.
Я поблагодарил и вышел на палубу. Ну и ну! Побывал в гостях у Зузенко. Никто не поверит.
Из Гамбурга «Рошаль» пошел в Англию. Наступила зима, Финский залив покрылся толстым
льдом, и Ленинградский порт на некоторое время перестал принимать суда.
В Лондоне Зузенко еще больше удивил меня. Увидев, что я собираюсь на берег — я был одет в
выходной костюм, — он позвал меня к себе:
— Т-ты на берег идешь?
— Да, Александр Михайлович.
— Маленькая просьба к тебе есть. К-купи мне морские сапоги на деревянной подошве. В-вот
деньги.
Его просьба вызвала у меня растерянность, и Зузенко, заметив это, добавил:
— Н-ну, знаешь, такие морские сапоги? У них внутри войлок. Стоят семь шиллингов. Знаешь?
Я кивнул головой. Такие сапоги были у Сашки Сергеева.
— Вот и купи. Размер сорок четвертый.
— Так вам самому лучше было бы пойти, Александр Михайлович, — промямлил я, — а то
купишь что-нибудь не то. Ведь примерять надо. Идемте вместе.
— Н-не могу. Меня король здесь на берег не пускает.