Конечно, Валентине Шило не собирался рассказывать таких подробностей. ОН направился в главный дом, чтобы проведать Евгению.
...
Если бы я знал, что сегодня вижу в последний раз, как ты выходишь из дверей, я бы обнял, поцеловал бы тебя и позвал бы снова, чтобы дать тебе больше (Габриэль Гарсиа Маркес) .
Утром в камере предварительного заключения Мотя проснулся от дикой ноющей боли и не поверил, что рука может за одну ночь вырасти до таких размеров. Она превратилась в огромное бревно, прикосновение к которому отдавалось резкой болью во всех частях тела. Само бревно, когда его не трогали, противно ныло и отказывалось подчиняться командам мозга.
В девять часов Матвейке принесли завтрак. Он без энтузиазма поковырял клейкую кашу и отставил тарелку. Пожилая женщина с двумя черными пеньками вместо зубов и малюсенькими заплывшими глазками, по совместительству уборщица и подавальщица, забирая тарелку, недовольно сморщилась.
– Что, не понравилась тюремная еда? То-то же. Сначала натворят дел, а потом носы воротят. – Продолжая ворчать, она закрыла камеру на замок.
– Подождите, теть! – окликнул ее Матвей. – Мне, наверное, врача нужно.
– Не знаю я, где взять врача. Подожди старшого, он вызовет. – Она пошамкала беззубым ртом и удалилась.
Мотя очень надеялся, что в отделении работает кто-то постарше Каморкина. Не может быть, чтобы на весь район был только один участковый, он же следователь, он же начальник отделения. Оказалось, может.
Старшина Каморкин появился через полтора часа и первым делом вызвал к себе подозреваемого Орлова. Точнее, сам пришел за ним в камеру. Увидев руку Матвея, он как-то съежился, будто испугавшись.
– Чего это ты с рукой сделал? – спросил Каморкин, изображая удивление.
– Это не я.
– А кто? Я, что ли? – Наглость участкового не имела границ.
– Какая разница, кто… Больно. Можно мне к врачу?
Старшина задумался.
– Можно, конечно, можно. Только учти: ты сам ударился и повредил руку! Иначе со второй будет то же самое. Уяснил?
– Уяснил, – ответил Мотя.
Каморкин сам отвез Матвейку в больницу, где ему наложили гипс и сделали обезболивающий укол. Старшина был предупредителен и даже помог Матвею сесть в милицейский «уазик», видимо, ему было не по себе за вчерашний взрыв агрессии и жестокости.
– Давай, инвалид, забирайся в машину. Еще пару ночей в КПЗ проведешь, потом доставлю тебя в город, со следователями пообщаешься, а потом… Потом судья решит, куда тебя девать и что с тобой делать. Понял?
– Понял, – кивнул Мотя. Ему было не до разговоров, голова разрывалась на части от боли в руке, хотелось спать, никого не слышать и ни о чем не думать. В данный момент Моте было абсолютно наплевать, что будет с ним завтра или послезавтра. Только бы не чувствовать эту проклятую боль.