Вот такой непростой выбор по всем пунктам. И на это нет легких ответов.
Поэтому я молюсь сегодня о том, чтобы понять, в чем мое настоящее «благословение». Это явно не мой дом, или моя работа, или мой уровень жизни.
Нет.
Мое благословение такое. Я знаю Бога, Который дает надежду безнадежным. Я знаю Бога, Который любит нелюбимых. Я знаю Бога, Который утешает печалящихся. И я знаю Бога, Который наделил меня возможностью давать то же самое другим людям. И всех нас наделил.
А вот для этого благословения, пусть наш ответ всегда будет таким:
— К службе готов.
Так вот, с той дружеской беседы моя реакция на все материальные блага, которые я получаю, такая — «я благодарен». А как отвечаете вы?
Интервью с журналистом Олегом Кашиным
О нападении, которое произошло в 50 м от храма священномученика Климента, и своих отношениях с Богом
Я бы все-таки хотел уточнить, что нападение произошло рядом с моим домом, просто дом стоит рядом с храмом… Другое дело, что каждый раз, снимая квартиру, я стараюсь искать дом рядом с каким-нибудь храмом, есть такая вредная или полезная привычка, чтобы был «свой прокуренный угол, фонарь в окне, купол с крестом».
Не готов говорить, что мои отношения с Богом могли как-то измениться по вине тех преступников, которые пытались меня убить — было бы даже обидно, если бы те люди могли на это повлиять. И уж точно я не готов в общем возмущаться несоответствием любви Божией и теми бедами, которые с нами происходят; я искренне и давно считаю, что каждый получает то, чего он хочет сам, а Бог нужен совсем не для того, чтобы сваливать на Него вину за то, что происходит с нами. У человека такого права все-таки нет. Вообще я не думаю, что с Богом стоит спорить, не думаю, что у кого-то из нас есть такое право.
О Русской Церкви за границей
Объединение двух церквей кажется мне чуть ли не единственным реальным, а не пиаровским достижением Владимира Путина, то есть это такая вещь, о которой гарантированно будут писать в учебниках вне зависимости от того, как сложится политическая конъюнктура. Я много разговаривал на эту тему с людьми из старых эмигрантских семей, и все мои собеседники, даже те, которые с энтузиазмом относились к объединению, теперь говорят о нем если не с сожалением, то крайне обескураженно — церкви оказались все-таки слишком разными, может быть, критически разными.
Причина мне кажется вполне объективной — у эмигрантов была возможность развивать религиозную философию и вообще вести свое служение, не отвлекаясь на вопросы выживания, а по советскую сторону границы было слишком много препятствий к тому, чтобы сохранить и церковь, и веру, и, даже понимая, что это отчасти преувеличение, я все-таки скажу, что мне жаль, что в прошлом году никто не отпраздновал эту дату — 70-летие Русской православной церкви в ее нынешнем виде, церкви, фактически созданной Сталиным и занимающей подчиненное положение по отношению к советскому и теперь постсоветскому государству. Интеллектуальные различия меня смущают не очень — в конце концов, у меня у самого, чего уж там, вполне советский интеллект. Наверное, стоит все-таки говорить именно о духовных различиях.