Уж не потому ли, что так любил эти сибирские края, как раз Новокузнецк, нашу Кузню, и соседний Прокопьевск — шахтерскую Прокопу? Или дело в самом этом гигантском зале, на просторной сцене которого знаменитый наездник не раз появлялся на «белом коне» — на соловом своем, в еле заметных яблоках жеребце Асуане, — и зал, переполненный в такие вечера земляками, шумно вставал навстречу своему кумиру — древним искусством джигитовки покорившему весь мир национальному герою маленькой гордой Осетии.
Постановщики нынешнего торжества возвели на сцене символизирующий Олимп высокий подиум, на котором сперва появлялся награждаемый, только потом спускавшийся вниз: из соседства с небожителями — к нам, грешным… Чуть ли не также начиналась одна из старых цирковых программ Кантемировых: тогда, правда, за спиной стоявшего на возвышении мальчика-горца вспыхивали на экране под куполом заснеженные Кавказские горы, и мальчик сбегал по ступенькам вниз — навстречу вызванной свистом верной лошадке…
Что, скажут, за фантазии?
Но так оно в моем сознании было: вслед за Нобелевским лауреатом Жоресом Алферовым, только что получившим вместе с именной статуэткой «Золотого Пегаса» почетный титул «Человек-легенда», на подиум поднялся сибирский мой товарищ Рафик Сабирович Айзатулов, для друзей — «Рафик Западно-Сабирович», поскольку возглавляемый им комбинат — Западно-Сибирский. «Стальной Раф». С дипломом в рамке под стеклом и крылатой фигуркой «Золотой Олимп» вернулся на место и спрашивал теперь все еще строгими глазами: мол, как?.. Все нормально? Не подкачал? Так ли сказал в ответ?
И я толкнул его плечом, поднял молча большой палец — мол, порядок, молодец, как всегда — но тут же у меня мелькнуло опять: и Юра тут с нами, с нами! «Приписной» сибиряк Ирбек Алибекович. Давно «олимпиец»!
Разве боги, живущие на горе Олимп, не были тоже горцами? Разве Ирбек, в многонациональной нашей России ставший символом блестящего кавказского рыцарства, не был достоин самых громких общественных титулов и самых высших наград? Очень хорошо его знавший, отдаю отчет в том, что говорю: он был бы своим, и среди высокопочтенного общества олимпийцев на знаменитой вершине, и у сегодняшнего ее земного подножия…
Как ясно вижу его простодушно-мудрую улыбку: и всепонимающую, и — всепрощающую. Как отчетливо слышу негромкий голос, согретый характерным для него дружелюбным юморком: «Не рассказывал тебе? Когда наши приезжали в Москву прошлый раз. На очередной „день Осетии“. Знал, что опять придется нам с Асуаном в „России“ на сцену выезжать — иду заранее, чтобы сложностей потом никаких. Главного администратора нет, а в заместителях новенькая. Вы что? — говорит. — В своем ли уме? Кто вам позволит теперь на сцену на лошади выехать? Нет, хватит! У нас недавно Газманов выехал — и чем это кончилось? Конь испугался, шарахнулся и вниз прыгнул. Мало того, что переломал несколько кресел — знаете, что в первом ряду случилось с дамами? Концерт пришлось останавливать… Спрашиваю у нее: Газманов — это кто? А она: с луны свалились — не знать Газманова?! И ещё хотите на эту сцену — на лошади!»