Игумен Серафим (Кузнецов) вспоминал: «… Она мне говорила, что Государь войны не желал, война вспыхнула вопреки его воле… Винила она возгордившегося императора Вильгельма, что он послушался тайного внушения мировых врагов, потрясающих основы мира… нарушил завет Фридриха Великого и Бисмарка, которые просили жить в мире и дружбе с Россией…» [2]
А Россия была уже тяжело ранена. Ползла измена трону, росло революционное брожение. На улицах царили уныние и озлобленность. Мгновенно вспоминают чужеродное происхождение как царицы, так и Елизаветы Феодоровны, но забывается все хорошее и полезное, от нее исходившее. (Как это вообще свойственно любой толпе…)
О деятельности великой княгини и ее обители знали, конечно же, организаторы революционных брожений и зачинщики погромов. И странно: казалось бы, радуйся — любой пролетарий, бедняк всегда найдет помощь и утешение в Марфо-Мариинской обители. Но не приемлет благодати злоба, ибо порождена врагом рода человеческого. И пришел день, когда в Елизавету Феодоровну на улице полетел первый камень. В ответ она достойно, по-христиански, выдержала это предательство и запретила своим сестрам говорить об этом гнусном инциденте.
Но обитель продолжала служить, исполнять свой христианский долг. Город перестал быть источником снабжения, и Елизавета Феодоровна организовала доставку продуктов питания для больных, сирот и стариков из окрестных деревень Ильинского. Стол для сестер стал однообразным и скромным, а сама Матушка, и без того давно уже скупо питаясь, ограничилась одним блюдом из овощей.
Москва жила жизнью, по существу пущенной на самотек, нервным пульсом городской атмосферы. За незапертыми воротами обители, как было всегда принято, происходило все то, что неизбежно бывает в такие периоды: грабились и поджигались дома, ходили ватаги никого не боящихся уголовников. Сестры просили держать ворота закрытыми. Но Матушка Елизавета до последнего верила в доброе начало каждого человека, старалась в каждом опустившемся человеке, в глубинах его души найти хорошее, затаенное.
Так, однажды в обитель зашла группа развязных людей, некоторые были пьяны. Это были, главным образом, солдаты «в отпуску» и рабочие, уже охваченные пропагандой. Они вели себя нагло, выкрикивали непристойности. Их предводитель потребовал перевязать ему рану… в паху. Елизавета Феодоровна спокойно и уверено посадила его на стул, сама встала перед ним на колени, для удобства обработки зловонной раны, спокойно и уверенно промыла рану, приложила лекарство, забинтовала и велела прийти на следующий день для перевязки. Раненый был потрясен. Почувствовав, что он соприкоснулся со святостью, он, усмиренный, увел свою притихшую компанию из обители.