Квартира наша была с мебелью, стояло даже пианино, которое влекло и напоминало муромское. Я была счастлива. Муся тоже, она, как и ее сестры, тоже играла, но все же лучше всех (мне говорили, что моя бабушка-крестная была хорошей пианисткой). Я совсем не умела, но у меня получалось подбирать разные хорошо знакомые вещи, потом «изобрела» какие-то нотные знаки, понятные только мне. Вскоре Муся привела учительницу музыки. Она оказалась русской, давно живущей в Германии немолодой женщиной, но я ее невзлюбила: как это она оказалась здесь, во вражеской стране? Однажды она спросила, что я читаю (я лежала больная, с учебником), и я с гордостью показала ей учебник с портретами Ленина и Сталина. Больше я ее не видела (всю жизнь со стыдом об этом вспоминаю). Но со старенькой фрау Пеге охотно и с интересом занималась у нее дома. До сих пор в моем архивном шкафу лежит ее старенькая нотная книжка-тетрадь с ее же пометками.
В этом доме появились и друзья. Близкой подругой стала мне Хельга, на все годы жизни в Галле. Мы играли и во дворе, и у нас дома, разыгрывали пьески и показывали взрослым. Постепенно я стала одна ходить по городу — в школу и пока мама на работе. Мой немецкий набирал обороты. Мама удивлялась произношению: «нас учили в институте ставить язык, а у тебя со слуха все получается». И мне было удивительно — что тут особенного? Недалеко находилась кирха (почему-то с петушком на башне), туда меня тоже влекло, правда внутрь не решалась войти. Частенько случались эпизоды, когда нас с Хельгой на улице угощали совершенно незнакомые люди — то монахини какой-нибудь печенюшкой, то, например в трамвае, женщина с корзинкой фруктов — по яблоку. Мне, сытой, было стыдно (народ голодал), но, так же, как Хельга, сделав книксен, принимала угощение. А маме как-то сказала, что пусть-ка Хельга поживет у нас, пока каникулы — она была из многодетной семьи, худющая, зеленая. Мама согласилась, а в семью что-нибудь да посылала.
Там, в Галле, я первый раз услышала оперу. Это была «Пиковая дама», которая мне долго потом не давала покоя. Постигая музыку, приятно было вскоре узнать и увидеть памятник И.С. Баху…
У мамы Муси отпуск, а меня поместили в специальный интернат, для девочек, на улице Казакова, от министерства иностранных дел, так как дома, на Каляевской (ныне Долгоруковская), «невозможно было жить», но мама Аня жила и «сторожила ЕЁ комнату». Иногда она приезжала ко мне в интернат, и все продолжало быть двусмысленным в отношении родства. Муся же всегда присылала и ей и мне посылки.