И вот — папа, настоящий. Он есть, и еще не знает обо мне. Как теперь быть? У меня есть адрес, но нет уверенности, что мое письмо придется кстати, что я не подведу его, да и маму тоже (от нее держала в тайне). Может быть, у него семья, я ничего не знала. Носила черновик письма при себе. Наконец, отправила, вроде бы с соблюдением необходимой этики. Я не умела тогда молиться, но теперь-то понимаю — по существу я вся была в молитвах. И вот, сначала телеграмма: «Получил Ваше письмо, ждите мое заказное». Оно довольно быстро пришло, и это была поэма, которая позднее была описана в первой же моей книжке, открывшей мне тропинку в писательскую среду.
Мы счастливо встретились (мне было 23 года). Много часов он рассказывал мне подробности ареста, об отмене расстрела «тройкой» (благодаря соратничеству с Кировым), о реабилитации и работе на поприще развития культуры чеченского народа. Приятно было обнаружить наше с ним сходство, и внешнее (кроме роста — он был высокий, да и нос мой был скорее вздернутый, а у него с горбинкой, — зато оба голубоглазые) и душевное (оба доверчивые, добряки и романтики), и папа тоже хорошо говорил по-немецки, да еще на баварском диалекте (дореволюционная эмиграция).
Еще о «писательской среде». Папа настоятельно рекомендовал мне именно это, ссылаясь пока только на мое к нему письмо, но я не соглашалась, трусила, ощущала себя неполноценной, недообразованной, несостоявшейся. А он в свою очередь не одобрял мой, так сказать, политический выбор: окончив, еще перед МГУ, курсы (стенография, машинопись, иностранный язык) министерства иностранных дел, я получила приглашение к ним на работу. Тогда мне это импонировало. «Мне бы не хотелось, — говорил папа, — чтобы ты отдавала себя этой машине». Еще в студенческие годы в Петербурге он активно участвовал в революционном движении. В советское время так же активно работал и при правительстве, и на Северном Кавказе, сотрудничая с Кировым, с Крупской, и продолжал верить в непогрешимость Сталина, даже находясь в ссылке.
Мы расстались. Я пообещала приехать в Грозный, и мне этого очень хотелось. Но началась не очень легкая подготовка в первую командировку — в Берлин, в наше посольство, которая длилась три с половиной года. Общение с папой перешло в эпистолярное, он всегда отвечал мне, и накопилась довольно значительная и свято хранимая стопка его писем. Забегая вперед, скажу, что вскоре после моего возвращения из Берлина папы не стало. Мое обещание повисло и осуществилось в первый раз лишь в 1996 году…