Последняя Пасха императора (Бушков) - страница 165

– Слышал, Василий Яковлевич, сносить собираетесь? – спросил участковый с профессиональным интересом «хозяина тайги».

Оба посмотрели на строительные леса – металлические, составные, с одного боку дома достигавшие крыши. У подножия их лежал моток металлического троса, стояли грязные ведра, валялись ломы.

– Вот это еще не решил, – ответил Смолин степенно. – Построено на совесть, всех нас переживет. Если как следует все внутри почистить-отделать… А вот крышу я по-любому снесу к чертовой матери, под самый корешок. Она-то как раз ненадежная – черепица свое отжила, дерево надо менять… Проще будет снести ее напрочь и новую поставить.

– Это точно, – кивнул участковый. – Рабочих подобрали уже, я слышал? Говорили, второй день по крыше лазят…

– Глаз – алмаз?

– Служба такая, – с достоинством ответил участковый, – старая школа. Вы чихнёте, Петька карбюратор запорет, – кивнул он на парня с мотоциклом, – а нам уже все известно… Вроде с Трофимкиным договорились?

– С ним.

– И правильно. Обстоятельный мужик и непьющий, все разберет в лучшем виде, да и новую поставит… Честь имею!

Он козырнул Смолину и неторопливо направился к байкеру Петьке, явно намереваясь дать ему ценные указания по ремонту – тихие деревенские будни…

Смолин закурил, откинулся на крашеную спинку скамейки, нагревшуюся за день. Нельзя сказать, чтобы он был недоволен собой – он все делал правильно. Просто что-то упорно не складывалось…

Чердак он чистил демонстративно, с совершенно ненужной суетой, громкими комментариями хода процесса (что обеспечивала троица сподвижников, одетых по-рабочему, но занимавшихся главным образом тем, что растолковывала неизбежным зевакам: сносить будут крышу к чертовой матери напрочь). После этого чистых трое суток они ждали: и днем, и ночью, сменяясь, то на крыше занимали посты, то в машине на приличном отдалении, то пешим порядком укрываясь в укромных местечках.

И – ничего. Никто не попытался проникнуть в дом (хотя создавалось полное впечатление, что во всем доме – никого и днем, и ночью). Никто не пытался выспросить у Дюкова хоть что-то о сделке, покупателе, о чем-то еще.

Что-то тут не складывалось… После двух убийств Смолин, крепко подозревавший, что и Лобанский неестественным образом отправился в мир иной, как раз и построил версию, не столь уж и сложную: нечто (он до сих пор из суеверия боялся облекать в конкретные слова свои догадки) изначально спрятано в доме. Лобанский, святая душа, ни о чем таком не подозревая, в своей рукописи дал неопровержимые доказательства, что сокровище существует, мало того, находится в пределах досягаемости. Некто (скорее всего, он и был тем загадочным «спонсором») заморочил голову старичку заманчивыми обещаниями, а потом убрал, сымитировав несчастный случай. Рукопись забрал – как наверняка и некую подборку документов, с которыми Лобанский работал. Витек погиб оттого, что мог что-то знать. Что-то, чему не придавал значения, но в один прекрасный момент мог простодушно разболтать. В точности так обстояло и со Степой Лухмановым. Коли уж появляются трупы числом как минимум два – наш Некто гуманизмом не страдает и моралью не обременен – ну, учитывая, какой приз на кону…