Причину прочности учреждений Петра Великого надо видеть в том, что они шли навстречу потребностям времени и, очевидно, удовлетворяли этим потребностям в течение целых двух столетий. Но неужели такое же положение можно высказать и относительно Академии наук? Неужели создание этого высшего научного органа также шло навстречу потребностям времени? Как можно разглядеть такие потребности в отсталой некультурной стране, какою принято изображать Московское государство? Не было ли учреждение Академии прихотью самодержца, придворной затеей, осуществленною в подражание европейским государям лишь для придания блеска своему двору? Если бы все это было так, если бы Академия была только придворной затеей, то, очевидно, она не просуществовала бы так долго. Надо согласиться с тем, что Московское государство перед реформой Петра отставало во многих отношениях и в особенности в научном знании от опередивших его европейских народов. Но и при такой отсталости русский народ таил в себе не задатки разложения и упадка, а силу дальнейшего развития и роста. Угадать и как-то интуитивно, непосредственно постигнуть эти таящиеся в народе силы в их скрытом состоянии есть способность исключительно даровитого ума. Петр шел навстречу этим силам, развернуться которым во всю ширь было суждено в будущем. Он вообще строил свои сооружения для неблизкого будущего.
Впрочем, и Московское государство не осталось чуждым тем рационалистическим веяниям, которыми так отличался XVII век в Европе. Идеи не сдерживаются пограничными барьерами и таможенными заставами; они передаются как бы какими-то воздушными волнами и обладают способностью заражать умы, отстоящие на далеких расстояниях друг от друга. Они начинают проникать к нам с эпохи Возрождения и Реформации, сначала в виде протестантских учений или религиозного вольнодумства. Позже приходят в Москву рационалистические идеи столь пышным цветом расцветшей на Западе политической философии; вопросы о происхождении государства, о его целях и задачах, о значении государственной власти, о взаимоотношениях власти и подданных и тому подобные решаются в духе рационалистической философии. Идеи Гоббса и Локка, Гроция и Пуффендорфа не только становятся известными, но и делаются руководящими принципами. Чтобы объяснить, например, новый изданный в 1722 году закон о престолонаследии и чтобы убедить русское общество в разумности и пользе этого закона, Феофан Прокопович, – церковный деятель протестантствующего направления и публицист, к перу которого Петр постоянно прибегает для объяснения своих дел народным массам, – Феофан Прокопович пишет обширный трактат со ссылками на всех корифеев современной ему западноевропейской политической философии. Эти имена были известны тогда, конечно, очень небольшому кругу лиц в России: но их идеи владеют умами уже гораздо более широкого круга, и сам Петр всецело проникнут рационалистическим духом своего времени. Он ломает старый порядок, державшийся исторической традицией, восходящей своими корнями к глубине веков и потому не всегда поддающейся разумному объяснению, и строит новый порядок, основанный на разуме. Он борется «с глупостью и недознанием невежд» и рационалистически во имя разума стремится разрешать разнообразные крупные и мелкие ежедневно возникающие перед ним вопросы, начиная от государственного строя и высших соображений внешней и внутренней политики и кончая мелочами частного житейского обихода подданных, регулируемого государством на разумных основаниях. Вместе с этим рационалистическим духом в нем в течение всей его жизни растет и развивается стремление к добытому человеческим разумом научному знанию, уважение к науке и ясное сознание ее пользы и необходимости. Необычайная любознательность проявляется у него еще в раннем детстве: он задает вопросы, для разрешения которых приходится отыскивать человека, обладающего