— Эх, если бы это был гарпун…
На эти слова боцман ничего не ответил, а только презрительно фыркнул и, косолапо повернувшись, потопал дальше гонять своих матросиков. Слушая его заковыристые ругательства, доносящиеся с другой стороны рубки, я только вздохнул и, не найдя на палубе ничего, чем можно было бы кинуть в акулу, стал просто наблюдать за ней. Но как всякому русскому человеку просто наблюдать было не интересно, поэтому ещё раз оглянувшись, увидел здоровенную ржавую гайку, застрявшую в щели возле лебёдки. Выцарапав её оттуда, снова подбежал к борту, опасаясь, что акула уже свалила. Не-е-е. Рыба была на месте. Тщательно прицелившись, метнул железку, умудрившись попасть в воду прямо под плавником. Есть, попал! Акула, дёрнувшись, резко свернула в сторону, а я с чувством глубокого удовлетворения опять полез в шлюпку разглядывать облака и болтать с Птицыным.
А утром следующего дня нас снова запихнули в каморку, задвинув пожарный щит. Мейлиц сказал, что будем проходить Босфор и возможна проверка, поэтому нам надлежит сидеть тихо и не высовываться. Вот мы и сидели часов десять, наверное.
Игорь, пока мы тихарились в своём убежище, очередной раз рассказывал про свою жену Вареньку и про дочку, тоже Вареньку. Она у него в филармонии работала. В смысле жена, так как дочка на момент ухода отца на фронт только-только ходить начала. Напарник уже в десятый раз расписывал, какие его Варьки замечательные люди. И старшая — талант, и младшая вся в маму. А как они перед войной гулять ходили и какие планы на будущее строили, рассказывал подробно и чуть ли не по минутам. Я, слушая про чужое тихое счастье, дремал, вспоминая свою Ленку, и мне было хорошо. Напарник после рассказов о прошлом перешёл к планам на будущее, и под спокойный голос Птицына меня окончательно сморил сон. Проснулся из-за того, что за дверцей заскрежетал отодвигаемый щит и появился человек из команды, который приволок нам поесть-попить, а потом забрал парашное ведро. После чего про пассажиров снова забыли.
Часами я так и не разжился; у Игоря их тоже не было, поэтому, когда именно всё произошло, сказать не могу. Наверное, под утро… Сначала мы услышали, как изменился звук машины. Наша посудина явно прибавила обороты. Так продолжалось какое-то время, а потом в гудение движка вплелись посторонние стуки. Приподнявшись и настороженно прислушиваясь, сказал Птицыну:
— Такое впечатление, что по нам стреляют. Причём из какого-то крупняка. Или мелкой зенитки… Во-во, слышишь — опять!
По корпусу как будто сыпанули камушками.