Но его заметили-таки. Правда, не из окна, с более близкого расстояния, с совсем близкого, и не человеческие глаза, а другие: выгнув спину, на него смотрел голодным трусливохищным взглядом серый котище. Или даже не столько на него, сообразил догадливый Мальчик, сколько на с ужасом притихшего за пазухой Чикчириша, живую пищу, которую отобрали у него нынче утром, буквально вырвали из когтей. Промедли спаситель воробья хотя бы секунду, и было б поздно, а хвостатый бандюга – тот, наоборот, секунду потерял, когда испуганно замер от дикого вопля Мальчика.
Чей это был кот? Неизвестно… Скорее всего ничей, беспризорный, как те люди, что скрываются в старой, с обрушившейся крышей бане, мимо которой лежал путь на станцию. Мальчик часто думал об этих людях, но представить их себе, как ни старался, не мог, лишь видел мысленно какие-то бесшумные, с неразличимыми лицами тени. Дома об этих людях говорили плохо, но чем хуже говорили, тем сильнее хотелось Мальчику взглянуть на них хоть краешком глаза. Вместо тех таинственных людей видел сейчас другого беспризорника, четырехпалого, и не спешил двинуться с места, потому что тогда бы вспугнул кота. Было в этом напряженном стоянии друг против друга, в этом пристальном вглядывании друг в друга что-то такое, что делало Мальчика похожим на Адвоката, который, сосредоточиваясь и отстраняя малейшие помехи, тоже ведь все вглядывался, не очень даже сознавая, куда именно. Пройдет много лет, но мгновенье это не улетучится из памяти, будет время от времени являться мысленному взору того, кто был когда-то Мальчиком: вечер, тихо и пусто вокруг, он заброшенно стоит где-то (где конкретно – забудется, как и то, куда направлялся он), а в двух шагах от него – неподвижные, жуткие, подсвечивающиеся изнутри кошачьи глаза. Два живых существа оказались совсем близко друг от друга, но между ними все равно пролегла бездна – ее-то ледяное дыхание и запомнится прежде всего, сделав для него эту минуту вечной.
Наконец, Мальчик стронулся с места. Кот повернулся и без единого звука сиганул в сторону, исчез между кустом крыжовника и ровненько сложенными, припорошенными лепестками сливы, густо-багровыми кирпичами. (Днем кирпичи были красными.) Чикчириш почувствовал, что опасность миновала, и закопошился, задвигался, устраиваясь поудобнее.
В проволочной ограде была небольшая дыра, взрослому ни за что б не пролезть, но Мальчик сумел, и при этом даже не коснулся проволоки – он был ловкий и гибкий мальчик.
Едва оказался по ту сторону, как сразу же стало темнее. Будто ночь, до этого мгновения медлившая с наступлением, спохватилась и рывком приблизилась. Ветви орешника, уже не зеленые, уже темные, источали аромат леса, оттесняя запах жилья, еды, дома, смывая их с Мальчика – как Адвокат смывал с противня остатки картошки и подгорелого жира. Беглец распрямился, только теперь почувствовав, как сжат был, согнут, придавлен к земле, по-звериному зорко огляделся, и это движение обретенной вдруг свободы передалось воробью, отчаянно затрепыхавшемуся между телом и рубашкой. Новенькие гладенькие денежные бумажки зазвенели, но очень тихо и совсем не опасно.