Дяденьки на скамейке все так же спали, один с закрытыми глазами, другой с открытыми, спала, наверное, кассирша с закрученными волосами – никому, словом, не было дела до маленького пассажира, и он смело протянул руку к хлебу. Хлеб оказался твердым, но не слишком, Мальчик без труда раскрошил его по подоконнику, потом осторожно извлек из-за пазухи голодную птицу, поставил на лапки и отвел руку, но отвел недалеко, чтобы, в случае чего, подхватить калеку.
Раненое крыло беспомощно висело, а здоровое Чикчириш поджал; замолкнув, смотрел непонятно куда. Мальчик легонько постучал пальцем по подоконнику – вот так же стучала по стеклу кассирша, объясняя, что последняя электричка ушла и билеты пока что не продаются, но Мальчик-то кассиршу понял, а глупая птица не понимала ничего. Тогда он осторожно наклонил ее головку к крошкам. Бесполезно – клюв не раскрылся. Пришлось взять несколько крошек и рассыпать по ладони, но и это не помогло. То ли аппетит внезапно пропал, то ли Чикчириш и прежде не хотел есть, а просто соскучился за пазухой и желал прогуляться.
Теперь у него такая возможность была. Свободолюбивый Мальчик оставил своего подопечного в покое и, подняв глаза, увидел в черном стекле зыбкое чужое лицо. Настолько зыбкое, настолько чужое, что даже не узнал себя в первую секунду. Какой-то старик был перед ним – уж не Адвокат ли? Адвокат тоже смотрел на себя в эту минуту и тоже не узнавал, хотя свет в ванной горел яркий и зеркало было качественным, не то что темное грязное стекло на забытой богом подмосковной станции.
Что-то тихонько щелкнуло за спиной Мальчика, но Мальчик не вздрогнул, не обернулся, а лишь выше поднял глаза и увидел под мутно белеющим потолком отраженные в окне круглые электрические часы. Перевернутые цифры казались иностранными буквами, как на той, подаренной сыном защитника – младшим сыном! – коробке с печеньем, стрелки, большая и малая, застыли в неподвижности, но терпеливый пассажир дождался-таки, пока большая, дернувшись, не переместилась с тем же щелкающим звуком еще на одно деление.
Адвокат смотрел на себя и не узнавал: широкое, овальное, напоминающее какой-то корнеплод, уже загоревшее (на озере в минувшее воскресенье) лицо, на котором топорщатся густые, с проседью, брови, зато наверху – ни единого волоска, лишь по краям восковой лысины свисают желтовато-белые патлы. Шея – короткая и пухлая, и к ней вплотную подступает снизу густая серебристая растительность, вот здесь уже совсем почему-то не поредевшая. Адвокат, который с молодых лет любит смотреть на себя в зеркало, но вовсе не из-за самовлюбленности, нет, он и сам не умеет объяснить толком, в чем здесь дело, просто зеркало притягивает его, как Мальчика притягивает вода, – Адвокат прекрасно отдает себе отчет в том, сколь неблагообразна его старость. Это не угнетает его. Он даже мрачно любуется собой, смутно улавливая некую потаенную связь между тем, что происходит вокруг, и своей внешностью.