— Благодарю за исчерпывающий ответ, — не стал задерживать ее Вавакин. Хотелось побыть одному и все взвесить.
Выходит, штука эта опасная, а шарлатаны тут как тут.
«А если еще и яйца по пуду станут? — не знал как быть Вавакин. — ЮНЕСКО зря не вмешается… А если отрываются при этом деле, еще и партнершу насмерть забивают?» — почесывал он затылок, критически оценивая информацию.
Ход мыслей нарушил Мотвийчук на пороге. Вавакин с досадой разглядывал великовозрастное чадо.
— Шеф, — развязно начал он, — я вот что подумал. Если что, так я с солнцевской командой в ладах. А девочек — так мигом.
«Это кретин самый всамделишный, — думал Вавакин о чаде Нинелии Мот с ненавистью. — За кого он меня принимает? До его появления мы ходили под стол и нуждались в опеке?»
— Пошел вон к херам собачьим! — заорал Вавакин вне себя от злости, и думская карьера Шурика Мотвийчука закончилась стремительно, как и началась.
Сам пациент, несмотря на просьбы сопровождающих глаз с него не спускать, не казался Толмачеву эдаким политическим смутьяном, тихушником — пакостником или паханом. оторванным от братвы. Делая утренний обход, он задержался у палаты, куда поместили новенького, изучая его в глазок.
Новенький сплел, задумчиво глядя в зарешеченное окно, видимо, он почувствовал на себе взгляд и заторможенно повернул к двери голову. Толмачев поймал этот взгляд. Обычный, затуманенный психотропным препаратом. Ничего особенною. Единственное, на чем задержалось внимание Толмачева, — поза новенького. Его поместили к Забубенному, так не у прославленного думскою смутьяна, а у него была величественная осанка императора, какая не дается при восхождении по служебной лестнице и от больших денек с такой рождаются… Толмачев неожиданно поежился, будто уличенный в соучастии в преступлении. Забубенный внушал что-то новенькому, спешил, как делают его младшие командиры на рапорте старшему о неудачном рейде — сохраняя достоинство и выгораживая собственную промашку. Новенький слушал вполуха.
«Теперь у меня два Наполеона, — сделал вывод Толмачев. — Один свой, другой настоящий».
Он спешил проведать Свинько. Наполеон от него не уйдет. По обыкновению он обходил «особых», делал свои выводы и только потом опрашивал дежурный персонал. Это была последняя палата, и, опустив глазок, Толмачев спросил дежурную медсестру:
— Ну и как он?
— Никак, — ответила сестра. — Малахольный будто.
Пришли к палате Свинько. Заколотый сверх нормы аминазином, Свинько лежал бревном, лишь простыня возвышалась над ним еще круче, а лицо не казалось измученным.