– Вот цирк, а?
У него был ободран локоть и только.
– Ну сволочь Илья, сил нет. Бам-бам-бам мне по физиономии, и такой повернулся, чтобы уйти. Он что, думал, что я ему не отвечу? Хотел я было его к стенке приложить, но передумал, вдруг убью ненароком. Ну его, слабосильного.
Ломакину пришлось выйти на площадку, выслушать претензии соседки по поводу разбитого стекла. Я и Светлана тоже выглянули – звонок был основательно разбит, на подоконнике кровь – Илья разбил стекло кулаком. Позже Валерия рассказала, что он приехал в ларек, выпил банку тоника, пробил кулаком ДВП, которым был обшит ларек, закурил и стал прижигать себе руку сигаретой.
– Лиана, он же больной, его же лечить надо, – говорила она мне.
– А он и есть больной, на учете стоит. Ты не знала?
– Нет, – Валерия испуганно на меня посмотрела.
Я представила, что ей пришлось пережить наедине с Ильей, и пожалела ее.
– Он и в армии из-за этого не служил.
– Ужас какой-то, – пробормотала Валерия.
– А он что, курить начал? – поинтересовалась я.
– Да, Лена сказала, что ему идет курить, вот он и курит.
Ну-ну. Три года Илья воевал со мной, бился, чтобы я бросила курить, и вот – на тебе, сам закурил. Вот уж точно, любовь зла…
После драки Ломакин на всякий случай подстраховался. Чтобы Илья с Леночкой не написали заявление в милицию, он просто взял знакомого милиционера и съездил с ним в ларек. Тот пять минут поговорил с Ильей, и этого было достаточно, чтобы парочка раз и навсегда зареклась строить Ломакину козни.
Странно, несмотря на то, что весь мир вокруг рухнул в одно мгновение, мне было хорошо… почти неделю. Я спала беспробудным сном сурка, со спокойным сердцем работала, и даже аппетит не пропал. Я давно заметила, что в критических ситуациях мой мозг как бы отключается, не воспринимает окружающее, словно откладывает принятие оценки и важного решения на потом, на тот момент, когда подсознание по-своему переработает и разложит по полочкам происходящее. Наверное, так мне легче перенести то, отчего можно просто рехнуться.
Глава шестая
Великая депрессия
….До меня дошло через неделю. Стало настолько плохо, что и высказать невозможно. Самым страшным оказалось ложиться вечером в холодную постель. Одиночество после развода стало почти осязаемым, оно неуловимо отличалось от одиночества до замужества тягостной безнадегой. Я никогда никого не впускала в свою душу близко, никогда ни с кем так не откровенничала как с Ильей. Не нужно было так привыкать к другому человеку, корила я себя. Не нужно…
Заснуть я не могла до четырех часов ночи, потом все же забывалась дремой, и мне грезились кошмары, и очнувшись в самый страшный момент сна, заснуть я уже не могла. Просто лежала, уткнувшись лицом в твердую спинку софы и думала, думала… По щекам текли слезы, но вслух я никогда не плакала – в нашей семье было не принято открыто выражать свои чувства.