Боль в глазах от рассеянного солнечного света означала одно: меня приютил Линнерилл. И кто-то там научил меня драться и взглядом воспламенять трухлявые фолианты. Уже неплохо.
Чьи-то руки тронули меня за плечо, перевернули. Я прошептал:
— Пить.
У меня хватило ума заговорить на языке империи, а не на том, на каком говорила моя мать, и на каком я говорил с тьмой Лабиринта.
Надо мной склонился старик с выцветшими, когда-то голубыми глазами. На миг показалось, что это Ионт Завоеватель: такое же породистое лицо в морщинах, крупный нос, кустистые брови и седой венчик волос, светившийся нимбом в лучах солнца.
Но я вспомнил, что Ионт давно мертв, да и лысины у него не было. К тому же, на этом старике — черные одежды низшего служителя Единого, а эту братию император презирал. И сразу всплыло знание, что обращаться к таким людям в черных сутанах надо — "благой паттер".
— Воды дам, не жалко, — равнодушно сказал он и ушел.
Вскоре старик вернулся с волокушей и оттащил меня к сторожке, пристроенной позади поминальни Единого. Осмотрев мои раны, махнул рукой: не жилец.
До вечера я лежал у дверей на ворохе соломы вместе с крупным лохматым псом в репьях, не побрезговавшим разделить с гостем свою подстилку.
Солнце прорывалось сквозь резные листья огромной кроны какого-то дерева, глаза слезились от яркого света, а от нагретых за день охряных досок сторожки отвратительно пахло горячей краской. Олифой, вспомнил. Надо же, название дерева забыл, а это — помню…
Я нащупал единственное имущество, чудом оставшееся при мне: нож и кольцо, завязанное хитрым узлом в подол замызганной рубахи. Кольцо — моя последняя надежда.
Пес ворочался, репьи царапали мой израненный бок, но сил отодвинуться не было. Все они уходили на то, чтобы собрать из осколков мою жизнь. Ясно было одно: лишившие меня памяти не затронули то, что касалось Подлунья.
Я помнил до мелочей мою жизнь в Нертаиле, перемежавшуюся с походами — император с младенчества брал нас с братом на очередную войну. Легко вспомнился язык, а ведь, если в Линнерилле я говорил на другом языке, должен остаться акцент.
Смотритель изредка подходил, приносил воды. А поняв, что подобранный парень умирать не скоро соберется, вздохнул:
— Раз не помер, выживешь, стало быть. Когда ел-то последний раз?
Я промолчал, тщетно пытаясь вспомнить.
Старик накрошил немного хлеба в кружку с оставшейся на дне водой.
— Ешь. Много сразу нельзя.
Я съел, и тут же меня вырвало.
— Помрешь, стало быть, — пожал он плечами.
Под вечер он вынес бадью с водой, остриг мне спутанный колтун волос, помог помыться. Под корками оказалось не так и много ран, зато множество синяков всех оттенков от желтого к фиолетовому. Порезы на ребрах уже затянулись, оставив белые шрамы. Я же не человек, на мне все заживает куда лучше, чем даже на собаке.