* * *
Верховный получил доклад о провале миссии жреца Врона с большим опозданием: некому было доложить. Если бы егерь, обеспокоенный волчьим воем, не пошел с облавой и случайно не наткнулся в лесу на труп лучника, потом на второй, третий…
— И опять ни одного выжившего! — Сьент едва сдержал крепкое ругательство, неподобающее его положению.
Какой-то смысл эта расправа обретала, только если принц решил не оставлять свидетелей, или… ему необходимо собирать жатву смертей. Любых. Значит, его сущность готовится ко второму этапу инициации, набирает силу.
Скорее бы Мариэт восстановила Ллуфа. Почему так затянулось исцеление?
* * *
Мариэт, опустив подбородок в сцепленные пальчики, любовалась беловолосым дарэйли. Он спал совершенно обнаженный, но хранительница жизни давно привыкла к виду раздетых мужчин, и могла сравнивать. Она была очень довольна своей работой. Тело Ллуфа снова выглядело совершенным, а глубокая, никак не зарастающая рана в боку и обезображенное лицо, которое каменный юноша уговорил ее не восстанавливать — так это специально для жрецов оставлено.
Ллуф резко открыл глаза — их Мариэт восстановила с трудом, и они выглядели еще мутноватыми, что вызвало гримасу недовольства на ее личике.
— Тебе не стыдно так на меня пялиться, дитя? — нахмурился юноша.
— Вот ни столечко! — Мариэт, расплетя пальцы, показала самый кончик розового ноготка.
— Ужас, какая распущенность!
— А где ты видел целомудренных дарэйли? — лукаво прищурились ее синие как небо глаза.
— В зеркале. Я очень стыдлив, к твоему сведению. — Ллуф, пошарив на полу, поднял упавшую простынь и обернул бедра. — Ну что, продолжим занятия? Кого будем превращать сегодня? Опять мышей? Ты же их боишься.
Мариэт вздохнула, убрала специально выпущенный кокетливый локон за ушко.
— Никого. Сьент требует тебя в любом виде, живым или не очень. Так лучше уж тебе быть целым, правда?
Ллуф кивнул, и девушка, встав с кресла, простерла засиявшие золотым светом ладони над его раной, сращивая края.
— И тоже думаю, что уже нельзя тянуть. Принца надо остановить. Знаешь, сколько уже у него жертв? — она отняла правую ладонь и, загибая тоненькие пальчики, начала перечислять, но махнула рукой. — Тут даже сороконожка не справится. Очень много смертей, а будет еще больше.
— И тебе, дарэйли жизни, от этого больно, — заметил Ллуф.
— Очень! Вот тут, — она ткнула себя в область сердца, обратив, заодно внимание бесчувственного дарэйли камня на безукоризненную форму груди под облегающей тканью черного платья. — Тут что-то надрывается, и моя сила уходит, как вода в песок. От естественной чужой смерти не так больно, только печально, а неестественных быть не должно!