Авьел приказал:
— Ищите принца! Он должен быть здесь.
В ворота неспешно вошел гнедой жеребец Ллуфа, тащившего за узду белого жеребца. Конь, доставшийся мне от жреца Врона, едва переставлял копыта. Его хребет прогибался под тяжестью ноши — каменной фигуры конюха с перекошенным от страха, навеки застывшим белым лицом с открытым ртом и выпученными глазами. В руке статуи болталась цепь с жреческим диском.
Иерарх оглянулся на Ллуфа. Луана побежала к входу в конюшню, а там — беззащитная девчонка. Горло сдавил спазм. Если вот эти дарэйли-убийцы, прикосновением превращающие живую плоть в камень или железо, считаются ангелами-хранителями, то кто тогда демоны?
"Что стоишь, идиот?" — спохватился я. Подыхать, так с мечом, а не грудой обращенного железа. Боги, как не хотелось умирать! В груди опять полыхал знакомый огненный комок отчаянья, ненависти и гнева, а глаза страшно жгло. Был только один достойный способ избавиться от этой боли и всего остального разом.
— Оглянись, жрец! — позвал я, выпрыгнув из-за угла.
Авьел повернулся и тут же отпрянул с перекошенным лицом. Вскрикнул:
— Убейте его!
Меч в моей руке дернулся вперед, я едва его удержал. Горло жреца чудом уцелело. Неужели Ринхорт жив и как-то чувствует мой клинок? Но оружие тут же повело в сторону, выламывая из руки. Вцепившись в извивающийся, как взбешенная змея, меч, я прошипел:
— Защищайся сам, трус! Вызываю тебя на честный бой.
"Ага, жреца. На честный. Бой. Вот дурак!" — заныло что-то в самых пятках. Уж не душа ли?
Потное лицо Авьела побагровело, губы зашептали что-то беззвучное. Рука скользнула к поясу, нащупывая оружие, и вдруг повисла плетью.
— Кто… ты? — прохрипел он.
— Райтегор. Дай мне свой знак, Гончар, и я не буду убивать тебя.
Меч перестал вырываться. Я протянул к жрецу левую руку, краем глаза заметив, как остолбенело остановились поодаль дарэйли, даже Луана, успевшая подбежать ближе всех. Сейчас вышибет клинок одним взглядом, и… А почему это она с таким непонятным блеском в глазах смотрит на Авьела?
Жрец, дернувшись, замер как парализованный, словно его укусила невидимая Шойна. Его лицо вдруг посинело, выпученные глаза остекленели, колени подломились, и он упал. Мертвый.
Я ничего не понимал. Его никто и пальцем не коснулся! Да и острие лишь оцарапало шею — одна капля вытекла из ранки, не больше. Притворяется? Нащупав жилу на шее иерарха, я проверил: сердце не билось. Выпрямившись и сжав в ладони сорванный жреческий диск, я оглядел освещенный утренним солнцем безмолвный двор, расчерченный глубокой трещиной, поглотившей моего друга. Прости, Ринхорт, пленника взять не удалось.