На этом закончились секретные заседания Совета министров.
Трудно найти другой документ, который давал бы столь наглядное представление об описываемых событиях, создавая ощущение почти полного физического присутствия, как записки Яхонтова. Это редкое по убедительности свидетельство, помогающее понять причины вырождения правительственного механизма, обусловленность и неизбежность последовавших за августовскосентябрьским кризисом явлений, воплотившихся в знаменитой «министерской чехарде».
Даже протокольная форма записей вводит нас в атмосферу большой тревоги, драматизма переживаний. И тем не менее основное впечатление, которое оставляют записки,— это мысль о поразительно малом калибре как самих дискуссий, так и ее участников, мысль о том, что мы имеем дело не с высокой трагедией, а с трагикомедией. Бросается в глаза огромное несоответствие масштабов происходивших в стране событий и уровней министров, пытавшихся их оценить, придать им нужное с их точки зрения течение. Это несоответствие было так велико, что в какой-то мере осознавалось, как отмечено выше, даже самими участниками дискуссий.
Несостоятельность исполнительной власти не была ни случайной, ни преходящей. Она обусловливалась природой царизма, конечным итогом его развития. Иначе невозможно понять и объяснить полное бессилие центральной власти, обладавшей вековой традицией управления, легкость и полноту победы, одержанной над этой властью распутным проходимцем и резонерствующей истеричкой. Записки Яхонтова убеждают нас в этом в полной мере.
Ахиллесова пята Совета министров в целом, министров в отдельности заключалась в том, что единственным источником их · власти и полномочий был царь. Министры являлись, как сами признавали и чем гордились, всего-навсего слугами царя, его верноподданными. Когда царская влась была сильна, эта исходная позиция оказывалась достаточной для управления страной. Но в условиях разложения царизма, гигантски ускорявшегося в описываемый период, официальное правительство оказалось изолированным от всех и вся, даже от собственного класса. Как мы видели, эту пустоту вокруг себя министры полностью осознавали. Никого не представляя, царские министры могли только «просить» и «умолять» носителя верховной власти внять их советам. Да и их психология верноподданных не позволяла им поступать иначе. Недаром Сазонов так оскорблялся упреком, что они, царские министры, могут говорить со своим царем вне рамок верноподданничества, ставить ему «ультиматум» и пр.
Даже та оппозиция, которую большинство министров учинили царю в августе—сентябре 1915 г., включая и коллективное письмо с просьбой оставить верховным главнокомандующие Николая Николаевича, было с верноподданнической точки зрения незаконным, на что справедливо указывал взбунтовавшимся коллегам Горемыкин. Министры пытались выйти из создавшегося противоречия между долгом верноподданного и долгом гражданским со ссылкой на то, что они служат не только царю, но и России. Но позиция верноподданничества, базирующегося на тезисе о божественной природе царской власти, делала такое противопоставление неправомерным, на что им опять-таки указывал премьер. Когда он говорил, что Россия и царь в его представлении одно и то же, он был только последователен, а если эта последовательность была абсурдна, то это абсурдность самодержавия, а не его слуги.