.
Цель этого рассказа, явно созданного задним числом, очевидна: хоть как-то отделить царя от Распутина, спасти честь монарха в глазах его подданных, а заодно и сберечь себя от их возможных подозрений в скрытой нелояльности к императору (сперва убивают близкого ему человека, а потом, глядишь, дойдут и до соблазна цареубийства). Другой убийца, Дмитрий Павлович, если верить Юсупову, пошел еще дальше, объясняя безразличие царя ко всему, что творится вокруг него, тем, что его опаивали специальным снадобьем >т.
В действительности реакция царя на известие об убийстве Распутина была несколько иной. Узнав о нем, он схватился за голову и был в ужасном расстройстве >|72. Об этом недвусмысленно говорит и его телеграмма жене от 18 декабря 1916 г.: «Возмущен и потрясен. В молитвах и мыслях вместе с вами. Поиеду завтра в 5 час.» >173.
Мысль, что царь притворялся перед женой, опровергается свидетельством генерала Данилова. «Случилось так, что известие об убийстве Распутина пришло в ставку в день, назначенный для совещания специально вызванных в Могилев главнокомандующих фронтами и их начальников штабов. Предметом совещания должен был быть план военных действий на 1917 г. Несмотря на исключительную важность совещания, естественный председатель его — государь, добровольно принявший на себя тяжесть предво- дительствования действующей армией, оставил последнюю и, неожиданно прервав совещание, уехал в Царское Село. Этот неосторожный поступок, - возмущался генерал, — тяжелым камнем лег на души всех нас, вызванных на совещание» >|74.
Лучше всего политическая ничтожность акции, совершенной тремя убийцами, была доказана ими самими. Дело в том, что убийство Распутина могло иметь известное политическое значение \1 при одном условии — если бы вся троица тут же публично мотивировала его. Тогда можно было бы рассчитывать, учитывая всеобщую ненависть к «старцу», на какое-то общественное сочувствие и даже некоторую гальванизацию трупа монархической идеи (мол, плох или слаб только данный царь, но не сама идея монархии, раз у нее еще есть такие храбрые и благородные приверженцы из числа тех, кто окружает трон). Заговорщики же поступили наоборот — Пуришкевич сразу укатил на фронт со своим санитарным поездом, а великий князь и просто князь стали с клятвами и слезами уверять не только царскую чету, но и своих близких, что они абсолютно непричастны к убийству, причем делали это не из каких-либо тактических соображений, а из простого, неприкрытого и жалкого страха перед возможным наказанием, которое при их положении не могло быть сколько- нибудь тяжелым. Как свидетельствовал Андрей Владимирович, даже своему отцу Дмитрий Павлович поклялся «на образе и портрете матери... что в крови этого человека рук не марал»