Погруженной в свои переживания, Галимджан и ее заметил, как в контору цеха вошел Дидаров. Он в новом синем сатиновом халате, но без головного убора. Широко улыбаясь, без тени высокомерия и самодовольства, он поздоровался с Галимджаном за руку. Глядя на Исрафила, право, нельзя было поверить тем некрасивым историям, которые иногда рассказывают о нем. Все это гнилой плод какого-то недоразумения или же личной неприязни.
Не переставая приветливо улыбаться, Дидаров сказал:
— Завтра, Галимджан, пожалуйста, загляни ко мне в кабинет. У меня есть кое-какие новые рационализаторские соображения. Хочу знать твое мнение. Попьем чайку с лимоном и поговорим. Как в цехе дела?.. Идут? Ну и отлично!.. Давай-ка взглянем на конвейер, там получилась какая-то небольшая загвоздка…
Вечером, вернувшись домой, Галимджан первым делом извлек из шкафа свой фронтовой архив, хранившийся в объемистой синей папке. Он один дома. У Рахимы сегодня школьное собрание, она не скоро вернется. Девочке на институтской вечеринке. Вот пачка фотографий. Среди них и фото Дидарова. Хороший, ясный снимок. Капитан Дидаров значительно моложе теперешнего главного инженера, статный, подтянутый, и брюшка нет у капитана. Но улыбка та же, располагающая. Исрафил Дидаров снят возле пушек батареи, — сразу видно, что артиллерист. На фото внизу крупными буквами начертано: «Моему лучшему фронтовому другу Галимджану». Да, они крепко дружили, два офицера одной и той же дивизии. Какой, интересно, год? Ага. 1943! Где тогда находилась дивизия? Эх, годы, годы! Тем, кто не участвовал в войне, вряд ли понятен весь смысл этого восклицания. Вон ведь какая торопыга эта Светлана! В те времена она наверняка еще лежала в люльке. Ради того, чтобы тысячи, миллионы таких Светлан могли спокойно расти, учиться, выходить в люди, чтобы потом работать во славу лучшего будущего, — ради этого и воевало с фашистами наше поколение… Дидаров, помнится, вскоре был ранен и выбыл из дивизии. А Галимджан и после взятия Берлина не сразу вернулся на родину. Только после победы над японскими самураями он увидел родную Казань. Шел 1946 год. Потом снова партийная работа, район…
Утром Галимджан, как всегда, точно в положенное время входил в заводские ворота. Повстречался здесь со Светланой Нилиной. Она в белом берете и меховой шубке. Приветливо улыбается, словно и не было вчерашней стычки.
— Светлана Ивановна, вы, кажется, вчера обиделись на меня? — сказал Галимджан.
Она не удивилась этой чрезмерной его деликатности, только лицо ее как-то померкло.
— Должно быть, мои ровесники, в том числе и я, не, совсем понимаем людей, переживших, войну, — несколько смущенно сказала она, глядя на истоптанный снег под ногами. — Наверно, фронтовая дружба достойна самой высокой оценки… И все-таки, — не знаю, Галимджан Нигметджанович, — я бы, пожалуй, не стерпела. Может быть, вы… — она прикусила губу и помолчала. — Может, вы боитесь?